МАРТОВСКИЕ ИДЫ
вариант для печати
Используется греческий шрифт
Перевод О. В. Любимовой по изданию:
J. P. V. D. Balsdon. The Ides of March. // Historia: Zeitschrift für Alte Geschichte, Vol. 7, No. 1 (Jan., 1958), pp. 80—94.

с. 80 Существует три типа источников по римской истории, — особенно по событиям в Риме, — относящихся к двум последним годам жизни Цезаря. Первый и наилучший — это свидетельства современников, и их объем весьма значителен. Имеются письма из корреспонденции Цицерона — 80 писем 46 года, 163 — 45 года, 122 — 44 года; хотя, к сожалению, за пять месяцев, проведенных Цезарем в Риме между возвращением из Испании в октябре 45 г. и смертью пять месяцев спустя, лишь пятнадцать писем имеют какую-либо ценность. Имеется много сочинений Цицерона о философии и ораторском искусстве, написанных между 46 и 44 гг., а также речи в защиту Марцелла, Лигария и Дейотара, произнесенные им в 46 и 45 гг., и «Филиппики», произнесенные в течение года после смерти Цезаря. Имеется VIII книга «О галльской войне», написанная тихим и скромным Гирцием в последние месяцы 44 г., в промежутке между смертью Цезаря и его собственной смертью; и, по мнению некоторых, которое мы не разделяем, три commentarii о гражданской войне самого Цезаря были написаны в самом конце его жизни и именно поэтому так резко обрываются; они остановились там, где их автор был убит. Имеется скучное короткое эссе об управлении, которое Саллюстий направил Цезарю в 46 г. и которое большинство ученых считает подлинным. И имеются монеты, огромное значение которых так ясно продемонстрировал Р. А. Дж. Карсон в выпуске “Greece and Rome”, посвященном двухтысячелетию со смерти Цезаря.

Вторая категория источников состоит из утраченных свидетельств современников, которые, однако, можно надеяться хоть до какой-то степени реконструировать: восхваления Катона, написанные после его благородного самоубийства в Утике в 46 г., и ответ, к написанию которого был побужден Цезарь, — «Катоны» и «Антикатон». После смерти Цезаря широко распространена была клевета и пропаганда, безнадежная попытка самооправдания его убийц и их друзей, рассказы о «своевременно убитом»; имелись воспоминания о Бруте его пасынка Кальпурния Бибула. Существовал неблагодарный Т. Ампий Бальб и Танузий Гемин со своим отравленным пером. И были возражения друзей Цезаря, не боявшихся защищать репутацию убитого: всадник Гай Матий в разговорах, Бальб, Оппий и другие — письменно. с. 81 (Сохранившийся рассказ о его убийстве, написанный при Августе Николаем Дамасским, имеет такой же апологетический характер).

В-третьих, существуют рассказы, написанные в последующие века Веллеем Патеркулом, Плутархом, Светонием, Аппианом и Дионом Кассием, частично основанные на второй категории источников и частично раскрашенные их собственным богатым историческим воображением.

С пагубной легкостью можно взять часть информации из третьего источника, часть из первого и попытаться сложить из этого составную историческую картину. Но это значит творить то, что Коллинвуд назвал «историей ножниц и клея» самого неубедительного сорта. Поэтому, к добру или к худу, в данной работе использование третьего источника информации будет минимальным, и убийство Цезаря будет рассматриваться главным образом с точки зрения дошедших до нас свидетельств современников. Ибо это — единственные свидетельства, которые не могут быть проигнорированы ни в какой реконструкции.

Но довольно об источниках.

. . . . . . . .

Если учение — благо, то убийство Цезаря не было совершенной трагедией. Ибо оно преподало два ценных урока. Во-первых, что республиканизм еще не мертв. Цезарь слишком легко счел его мертвым, точно так же, как в конце 57 г., после двухлетней войны в Галлии, он слишком легко счел Галлию покоренной. Следовательно, республиканизму еще предстояло получить coup de grâcei; его еще следовало отправить в могилу при помощи такого рода насилия, которое было отвратительно Цезарю, но не вызвало отвращения у Мария и Цинны и не будет вызывать отвращения у юного наследника Цезаря. Еще требовалась кровавая баня и новые проскрипции. И второй урок состоял в том, что если вместо республики надо учредить авторитарное правление, то оно не должно быть, подобно правлению Цезаря, неосмотрительным, неосторожным, откровенным авторитаризмом; оно должно носить республиканскую маску, хоть и фальшивую. Политический гений Октавиана, так сильно превосходящий гений Цезаря, извлек два этих урока из убийства Цезаря.

И если с точки зрения мировой истории убийство Цезаря не было совершенной трагедией, то, возможно, оно не было такой уж непомерной трагедией даже с точки зрения самого Цезаря. Человек, отказавшийся от предложенной сенатом личной охраны из сенаторов и всадников2, вполне мог бояться смерти; но ясно, что человек, за месяц до мартовских ид распустивший своих испанских телохранителей, живший в Риме и перемещавшийся по нему без всякой вооруженной охраны3, совершенно не был напуган. Рассказ о том, что в ночь накануне убийства послеобеденный разговор касался смерти и что Цезарь пожелал себе неожиданной смерти, не обязательно правдив: ma se non è vero, è ben’ trovatoii. Но несомненно, что два года назад он действительно сказал: “Satis diu vel naturae vixi, vel gloriae”iii 4. с. 82 Это была praeclarissima et sapientissima voxiv, которой Цицерон внимал так неохотно; столь поразительное замечание, что через шесть месяцев после смерти Цезаря Цицерон сам произнес его так, как будто оно принадлежало ему5.

После насильственной смерти диктатора, чье правление подданные, по всем внешним признакам, воспринимали с одобрительным согласием, мир запоздало и с удивлением узнает обо всех смелых, но неудавшихся попытках убить его раньше. Так было и в Риме после ид. По-видимому, в 47 г., когда Цезарь находился в Малой Азии после битвы при Зеле, предполагаемый заговор Дейотара, фантастическую невероятность которого Цицерон так забавно высмеивал в речи за царя Дейотара6, был не единственным. Г. Кассий Лонгин, который, подобно Бруту, сдался Цезарю после Фарсала и был прощен7, как будто одно доброе дело заслуживало другого, однажды в Тарсе пытался убить Цезаря, но Цезарь причалил к одному берегу реки Кидн, а Кассий ожидал на другом8. Простое объяснение неудачи заговора. Но эта история была полезна тем, что доказывала, будто Кассий пытался убить Цезаря задолго до того, как эту идею одобрил Брут. Несколько лет спустя она оправдывала притязания Кассия на роль первого заговорщика. В следующем, 46, году Цезарь определенно подвергался опасности быть убитым9, но был ли в доме Цезаря обнаружен убийца (человек с ножом), на сей раз отправленный Антонием, и доложил ли Цезарь сенату прямо, что Антоний отправил данного человека, — это уже совсем другая история10. Если эта история правдива, то странно, что, насколько нам сегодня известно, в 46 г. в письмах Цицерона нет ни слова о подобной мелодраме, — но она, конечно, не правдива. Наконец, когда Цезарь находился в Нарбоне, возвращаясь из Испании летом 45 г., уже Требоний собирался убить его при помощи Антония. Но когда дошло до дела, Антонию изменило мужество11. Однако это сообщничество в неудавшемся преступлении являлось объяснением того, почему в мартовские иды 44 г. Требоний задержал Антония у дверей здания сената в то время, когда убивали Цезаря12

Эти истории были очень удобными и — после смерти Цезаря, непосредственно в момент их сочинения, — очень лестными для своих авторов.

Это истории о том, что «я сам чуть не убил его раньше».

Кроме того, существуют еще истории о том, «как удачно, что мы убили его именно в этот момент», истории о «своевременно убитом», тоже сочиненные после события. Ибо, убив тирана, весьма неудобно обнаружить, что окружающие люди не убеждены прижизненными действиями убитого в том, что тот вообще был тираном13.

с. 83 Известно немало эпизодов, дискредитирующих репутацию Цезаря в последние пять месяцев его жизни, в единственный длительный период, проведенный им в Риме за предыдущие четырнадцать лет; эпизодов, которые, на радость его врагам, истинны.

Когда в октябре 45 г. он с триумфом вернулся из Испании, то отбросил формальность, соблюденную в его предыдущем триумфе, и не стал притворяться, что побежденные им враги были кем угодно, но не римлянами14. В последний день 45 года, руководя выборами квесторов в трибутных комициях и узнав о смерти одного из консулов, он нарушил все конституционные традиции, какие только можно было нарушить при проведении консульских выборов, и сделал Каниния Ребила консулом менее чем на день. Как сказал Цицерон, — и справедливо, — этого достаточно, чтобы довести конституционалиста до слез15. 26 января 44 г., при возвращении с Латинских игр, когда некие люди на улицах кричали “Rex”v, а Цезарь ответил “Non rex sum, sed Caesar”vi, он обнаружил, что двое из трибунов убрали диадему, возложенную на его статую на рострах, и арестовали несколько человек за демонстрации на улицах. Он приказал трибуну отстранить их от должности и сам исключил их из сената16. Для человека, пять лет назад взобравшегося на вершину власти на плечах двух оскорбленных трибунов17, это было более чем неосмотрительно.

14 февраля18 сенат позволил себе последние акты низкопоклонства и сделал Цезаря пожизненным диктатором. На следующий день были Луперкалии; Цезарь восседал на золотом кресле на рострах, а полуобнаженные луперки (в числе которых, несомненно, был ненавистный Цицерону юный племянник Квинт19) прервали свой способствующий плодородию бег по улицам, в то время, как Кассий и Каска и Антоний объединились в попытке короновать Цезаря: Кассий и Каска положили корону ему на колени, а Антоний пытался возложить ее на голову, — пока Цезарь в нетерпении не схватил ее и не бросил в толпу с приказанием отнести ее на Капитолий и поместить в храм Юпитера20. Лепид, начальник с. 84 конницы Цезаря, находившийся на платформе вместе с Цезарем, в этих обстоятельствах вел себя как подобает римлянину. Он стоял и плакал21.

Оставалось еще одна, последняя ступень деградации. Льстивые постановления от 14 февраля были высечены на серебряных таблицах, и весь сенат собрался для того, чтобы пронести их в процессии и поместить на Капитолий; они проходили мимо храма Венеры Прародительницы на новом форуме Цезаря, где сидел сам Цезарь, занимаясь государственными делами, сдавая государственные контракты. Неожиданная и поразительная процессия, возглавляемая Антонием, свалилась ему на голову прежде, чем его предупредили о ее приближении. Цезарь продолжил свои дела и не встал с места. Слишком поздно он понял, какое оскорбление нанес, и явно пожалел об этом, ибо быстро распространил оправдательную историю о том, что не грубость и не надменность, а внезапный приступ болезни приковал его к месту22.

Затем наступили иды, и его не стало.

Через два дня, 17 марта, сенат собрался в храме Земли, отменил диктатуру и подтвердил решения Цезаря23. В этом содержалось очевидное противоречие. Разве не было ни единого решения убитого диктатора, которое можно было бы отменить изящным росчерком пера? Очевидно, не было. Обвинение, предъявленное Цезарю, было тяжелым, — но, к несчастью, не хватало доказательств того, что он намеревался заимствовать чуждые восточные обычаи и сделаться царем и богом. Обнаружив в 46 г. надпись «Он полубог» — “Divus est”, — вероятно, вырезанную на базе его статуи, Цезарь приказал уничтожить ее24. Его статуя находилась в храме Квирина25, — судьбу которого, от убийства до посмертного обожествления, ему позднее суждено было столь поразительно повторить26, — и ее даже проносили в процессии вместе со статуями богов27, но Цезарь никогда не притязал на культ. Было принято решение о назначении ему фламина, и на эту должность номинировали Антония — но ничего не было сделано для выполнения этого решения; вступление в должность не состоялось28. Свидетельства о царском титуле с. 85 были столь же неудовлетворительны29. Цезарь от него отказался. С короной дело обстояло еще хуже. Что за люди спотыкались друг о друга, чтобы короновать его? Двое прославленных тираноубийц, Кассий и Каска, — и Антоний, печально известный плохими личными отношениями с Цезарем. Ничем не могло помочь и завещание Цезаря, составленное прошлой осенью, когда он находился в деревне перед испанским триумфом30. Главным наследником, которого он и усыновил, стал его единственный молодой родственник мужского пола, внучатный племянник Октавий. Здесь ничего нельзя возразить.

Отсюда необходимость в рассказах о «своевременно убитом». Отсюда измышление «предполагаемых планов Цезаря».

Во-первых, пророчество Сивиллы, объявляющее, что Парфию сможет завоевать только римский царь, — пророчество, которое вряд ли могло быть обнаружено или придумано без молчаливого согласия верховного понтифика, то есть, самого Цезаря. Поистине, эта история была так хорошо рассказана, что даже сегодня непросто понять, что такого пророчества никогда не было. Даже Дион Кассий здесь осторожен и не идет дальше утверждения, что «ходил слух о существовании такого пророчества». Светоний более обстоятелен: «Ходили слухи, будто на ближайшем заседании сената» — заседание, не состоявшееся из-за смерти Цезаря, — «квиндецемвир Луций Котта внесет предложение…» Цицерон в трактате «О дивинации», написанном вскоре после смерти Цезаря, прямо утверждал, что рассказ о существовании пророчества был ложным. Нет необходимости привлекать авторитет Моммзена — хотя мы и рады такой возможности, — чтобы выбросить за борт историю об этом пророчестве31.

Может возникнуть вопрос — а как же Цезарион, сын Цезаря от Клеопатры? А как же постановление сената о том, что всякий родной сын Цезаря должен считаться его законным наследником? Разве он уже не планировал сделать Клеопатру своей царицей и на основании постановления сената узаконить Цезариона в качестве своего наследника32?

Позволяя себе прислушиваться к подобной бессмыслице, мы уже одним этим отдаем роскошную дань мастерской изобретательности врагов Цезаря в первые месяцы после его смерти.

с. 86 Во-первых, постановление о том, что Цезарь имеет право сожительствовать с любой женщиной по своему желанию и его потомство будет законным. Оно никогда не предлагалось. Его собирались предложить — конечно, по инициативе Цезаря, — сразу после отъезда Цезаря из Рима на Восток, запланированного им на третий день после ид33. И на чьем же авторитете основывается эта история? На авторитете трибуна Г. Гельвия Цинны, «который многим признавался, что у него был написан и подготовлен законопроект, который Цезарь приказал провести в его отсутствие»34. Ранее в этом же году Цинна действовал как льстец Цезаря, когда отстранил от должности двух трибунов35, так что он явно подходил для подобного задания. Гельвий утверждал, что, согласно указаниям Цезаря, должен был предложить эту меру после отъезда Цезаря из Рима. Кто, кроме Гельвия, мог бы опровергнуть этот рассказ? Никто; и даже сам Гельвий Цинна тоже не мог бы, ибо через пять дней после смерти Цезаря он тоже погиб: на похоронах Цезаря толпа разорвала его на куски, приняв за другого человека36.

И Цезарион. Был ли он зачат, когда Цезарь жил с Клеопатрой в Египте зимой 48 и весной 47 гг.? Если так, то почему в корреспонденции Цицерона, написанной при жизни Цезаря, нет ни слова о его существовании? Почему впервые мы слышим о нем от Цицерона, когда Цезаря уже нет в живых37? В таком случае, был ли он зачат в период с 46 по 44 гг., когда Клеопатра находилась в Риме, а Цезарь большей частью — вне Рима? Эту проблему сама Клио предложила решить профессору Жерому Каркопино. В интереснейшей статье, на основании молчания современных источников, на основании дат и перемещений двух главных действующих лиц, Цезаря и Клеопатры, Каркопино доказывал, что Цезарион родился после смерти Цезаря и что Цезарь не был его отцом38.

В доказательство этого можно привести более простые и грубые аргументы. Цезарю было около семнадцати лет, когда его первая жена Корнелия родила ему дочь Юлию — его единственного ребенка, о котором можно говорить с уверенностью39. Была ли Корнелия на протяжении остальных четырнадцати с. 87 лет жизни неспособна произвести на свет еще одного ребенка? Страдала ли его вторая жена Помпея от той же беды в течение шести лет их брака? И Кальпурния — в те четырнадцать лет, когда была женой Цезаря? История о том, что Брут был сыном Сервилии от Цезаря, явно абсурдна; она разрушается при сопоставлении дат40. Итак, с семнадцатилетнего возраста Цезарь, последовательно женатый на трех молодых женах и в отношении других — известный Дон Жуан, — не произвел на свет ни одного ребенка. Маловероятно, чтобы Фортуна Цезаря, забывшая его на все эти десятилетия, вдруг внезапно вспомнила о нем, когда ему уже шел шестой десяток, и сделала его отцом. То, что здесь кажется здравым непрофессионалу, кажется здравым также и врачам, как заверили меня коллеги-медики. Эта выдумка была изобретена Клеопатрой сразу после рождения ребенка, через месяц или два после смерти Цезаря41. Позднее ее использовали сама Клеопатра и Антоний. Антоний заявлял, что Цезарь признал ребенка своим и что Матий и Бальб были свидетелями этого. Оппий издал книгу, опровергающую это. Николай Дамасский отрицал это на основании свидетельства в завещании Цезаря42.

Позднее Антоний и Клеопатра провозгласили себя защитниками родного сына Цезаря. Их противник при Акции был только приемным сыном; по крови он приходился Цезарю лишь внучатным племянником. Сам ребенок стал жертвой неудачной и честолюбивой выдумки своей матери; после Акция он был разыскан и убит. Οὐκ ἀγαθὸν Πολυκαισαρίηvii 43.

Кроме того, есть причины, по которым, в отличие от большинства континентальных и особенно великих немецких историков, английские историки в большинстве своем не верят в то, что Цезарь желал стать или провозглашал себя царем или богом44. Если их мнение частично основано на умолчании, то это по крайней мере умолчание современников, умолчание писем Цицерона, и оно поддержано негативным свидетельством монет этого периода. Попытка отыскать на них монархические или божественные атрибуты обречена на неудачу45.

Не может быть сомнений в высокомерии и неприступности Цезаря в конце его жизни. Тут существует две возможности. Первая заключается в том, что в последние месяцы жизни прежнего Цезаря, великодушного и сострадательного Цезаря, заменил иной Цезарь — человек, опьяненный властью, тиран, которого ранее описали греческие философы, а позднее — лорд Актон, человек, которого абсолютная власть развратила абсолютно. Эта точка зрения недавно была изложена и более чем солидно аргументирована американским историком Джоном Х. Коллинзом46. Однако принять ее трудно из-за того, что она имеет так мало с. 88 подтверждений в современных источниках. Ни в текстах, написанных в конце жизни Цезаря, ни в текстах, написанных после его смерти, Цицерон никак не разграничивал периоды до и после возвращения Цезаря в Рим.

Другая возможность состоит в том, что Цезарь был убит не потому, что он как-то изменился, а потому, что он не изменился. С 49 г. он фактически был военным диктатором, даже тогда, когда и не имел этого титула; управлял Римом так же, как и руководил военными операциями, — из ставки главнокомандующего; имел в Риме, как на поле боя, подчиненных, которые действовали согласно его указаниям, а до поступления этих указаний часто вообще боялись действовать47. Оптимисты могли считать это правительство чрезвычайным, удовлетворительным лишь до тех пор, пока существует чрезвычайное положение. После битвы при Мунде в 45 г. чрезвычайное положение закончилось и Цезарь вернулся в Рим. Это был подходящий момент для того, чтобы Цезарь и вся система изменились, чтобы наступила передышка. Но Цезарь не изменился; не изменилась и система. Не по этой ли причине они в конце концов убили его?

Цезарь был демагогом; он переступил через сенат, не желающий с ним сотрудничать, чтобы найти сторонников среди римского народа, среди солдат и ветеранов своей новой армии. С началом революции в Риме появилась череда таких демагогов: Тиберий Гракх, Гай Гракх, Сатурнин, Ливий Друз. Согласно общепринятому мнению, такие люди были подобны греческим тиранам, стремящимся разрушить конституцию и захватить власть в свои руки. Все они были убиты, хотя превратить их убийц в великих героев было нелегко. Более ранняя история Рима, написанная сулланцами в духе консервативной реакции, обеспечила их прототипов, тиранов или возможных тиранов, изгнанных или героически убитых: Тарквиний Гордый, которого изгнал Л. Юний Брут, спокойно взиравший на то, как его собственных сыновей жестоко казнят как сторонников Тарквиния; Сп. Кассий, консул в третий раз в 486 г., который был казнен за монархические устремления (как ни странно — предмет семейной гордости, а не семейного позора Кассиев, ибо они предпочитали помнить, что это отец, в кругу семьи, имел честь осудить и убить своего выдающегося и заблудшего сына48); Сп. Мелий, который подкупал народ бесплатным зерном и которого в 439 г. убил всадник Г. Сервилий, приобретя этим когномен Агала; и М. Манлий Капитолийский, который искал поддержки своей единоличной власти с помощью популярного проекта отмены долгов и был казнен в 384 г.

Эти рассказы должны были подкрепить урок, преподанный смертью Гракхов, Сатурнина и Ливия Друза. На самом деле, конечно, это были рассказы о Гракхах и их последователях, какими их видели сулланские историки, рассказы, ложно выстроенные — под видом истинной истории — на весьма шатком фундаменте с. 89 давних исторических событий49. Эти истории очень характерны для постсулланских исторических сочинений и составляют часть исторических шаблонов Цицерона: полезные exemplaviii 50. Когда в образе кого-либо из них появлялся современник, о нем говорили, что он, подобно им, должен быть устранен. Цицерон, в своей откровенной манере, говорил это в первые месяцы существования союза между Помпеем, Цезарем и Крассом в 59 г., и о его словах стало известно. Веттий, сообщивший информацию о предполагаемом заговоре против Помпея тем летом, не назвал Цицерона по имени; он указал на него как на известного консуляра, сказавшего ему: «Сегодня нам нужен второй Сервилий Агала, второй Л. Юний Брут»51.

Слабым местом позиции Цезаря всегда считалось то, что с 49 г. у него на службе не было людей получше. Сам Цезарь несомненно осознавал это и несомненно сожалел об этом. Но работать на Цезаря можно было только в качестве подчиненного, на его условиях, а не на своих собственных. Цицерон обнаружил это в конце марта 49 г. Он изложил ту политику, которую стал бы поддерживать, если бы отправился с Цезарем в Рим вместо того, чтобы последовать за Помпеем и правительством за море. Ответ Цезаря был решительным: “Ego vero ista dici nolo”ix 52, и Цезарь не предложил никакого компромисса. Он попросил Цицерона обдумать это. Он не сказал, что обдумает это сам.

Однако в годы своего почти постоянного отсутствия в Риме Цезарь не имел причин для недовольства работой людей, которым доверял: Антония и затем Лепида на одном уровне, Оппия, Бальба и Гирция — на другом. Необходимые реформы были проведены, в том числе разумная схема выплаты просроченных долгов53. Опасная смута Целия и Милона в 48 г. была подавлена. В условиях ограниченной свободы выборов подкупы, которые в предыдущее десятилетие казались неизбежными, практически исчезли. Земля для распределения покупалась, причем по справедливой и рыночной цене, хотя враги Цезаря считали иначе54. И, определяя ценность и искренность тех избыточных почестей, которыми в конце концов он был осыпан, Цезарь, вероятно, хорошо понимал, почему сенат желал удостовериться сначала в исходе битвы при Тапсе, затем в исходе битвы при Мунде, прежде чем голосовать за исступленные и льстивые изъявления преданности, якобы испытываемой по отношению к нему. Ему казалось, что диктатура функционирует удовлетворительно, судя по внешней эффективности управления Италией и Римом; с. 90 вопрос о постоянном конституционном устройстве должен был возникнуть перед ним, когда он вернулся бы в Рим из отлучки, которая по его расчетам должна была продлиться три года. На время этот вопрос был отложен как не представляющий интереса. В противном случае Цезарь воспользовался бы возможностью неофициально обсудить его 18 декабря 45 г., когда обедал вместе с Цицероном в Путеолах. Но политика не обсуждалась вообще — σπουδαῖον οὐδένx. Они разговаривали только о литературе55.

Но Цицерон и ему подобные люди видели в современной им политической жизни только политическую смерть. “Hoc tempus est totum ad unius voluntatem accomodandum et prudentis et liberalis et, ut perspexisse videor, non a me alieni”xi, — писал он Сер. Сульпицию в апреле 45 г.56 Тремя месяцами ранее Кассий написал Цицерону из Брундизия, когда они ожидали известий о ходе войны в Испании: “Malo veterem et clementem dominum habere quam novum et crudelem experiri”xii 57. Оба хвалят Цезаря как человека. Оба проклинают установленную им систему. Он — “dominus”xiii. Он — революционер: “haec commutatio reipublicae”xiv 58. Его господство — “clades civitatis”xv 59. В “res publica” государственная политика утверждалась сенатом, а в сенате консуляры были первыми, кого председательствующий консул приглашал дать Риму ценный совет. “Dic, M. Tulli”xvi. Ответственный консуляр излагал свое consiliumxvii. Сенат слушал, поскольку уважал его auctoritasxviii. «Тогда… не было возможности», — писал Цицерон позже, описывая режим Цезаря, — «ни дать совет, ни взять на себя ответственность»60. Политику определяли Цезарь и его сторонники за закрытыми дверями. Предшествующее десятилетие уже дало такое предостережение — когда, чтобы выяснить намерения Помпея, Цицерону часто приходилось обращаться не к Помпею, а к familiares Pompeiixix. Помпей превращался в династа, нереспубликанского персонажа, который слишком занят, слишком важен, чтобы к нему приближался кто-то, кроме его доверенных лиц и секретарей. Так и теперь Цицерону приходилось обращаться к людям, которых он считал невозможным не презирать: к Оппию, который даже не был сенатором, к испанцу61 Корнелию Бальбу, к Гирцию.

В 45 г. Цицерон очень желал быть советником Цезаря, сделать для него то, что Аристотелю и Теопомпу было позволено сделать для Александра, написать для него эссе об искусстве управления. Написать черновик письма оказалось очень трудно62; с. 91 через Аттика оно было передано Гирцию и его друзьям для замечаний — и отослано назад с чем-то вроде уведомления об отказе63; в частности, они возражали, — по мнению Цицерона, необоснованно, — против его трактовки проблемы, следует ли Цезарю на время остаться в Риме или отправиться прямо на войну с парфянами64. Письмо никогда не было отправлено.

Цицерону пришлось удовлетвориться отрывком, вставленным в речь «За Марцелла» в предыдущем году: «приходится… учреждать суд, восстанавливать кредит, обуздывать страсти, заботиться о грядущих поколениях, а все то, что распалось и развалилось, связывать суровыми законами»65. Это было достаточно безобидно, как и совет Саллюстия в письме к Цезарю в 46 г. исправить нравы, ограничить расходы, положить конец ростовщичеству и следить за тем, чтобы люди шли работать вместо того, чтобы шататься без дела и попадать в неприятности.

В том же 46 г. Цицерон написал «Брута», и все цветы, которыми он осыпал Цезаря как оратора и писателя66, не могли полностью отвлечь внимание от того факта, что книга заканчивалась намеком на то, что Цезарь должен быть убит, и убить его должен Брут67.

Брут, неизвестно, с какого времени, поместил на стене таблиния своего дома, — своего Парфенона, как он его называл, — стемму, составленную для него Аттиком и показывающую его происхождение от двух великих противников тиранов68, Л. Брута, оба сына которого были убиты отцом в юношеском возрасте (Посидонию пришла в голову остроумная идея придумать ему третьего сына, неизвестного истории, но позволяющего передать Юниям Брутам кровь человека, изгнавшего Тарквиниев69), и Сервилия Агалы, убившего Мелия. “Tibi optamus eam rem publicam in qua duorum generum amplissimorum renovare memoriam atque augere possis”xx, — таковы были слова Цицерона в конце «Брута»70. Каким еще способом, кроме убийства, мог Брут сравниться с этими своими предками или даже превзойти их?

Брута тянули в две разные стороны. В отличие от Цицерона, он не был человеком, который легко терял присутствие духа и в таком состоянии легко относился к убийству; это видно из его ответа на дикое предложение Цицерона в первые месяцы после смерти Цезаря, что убийство Антония и обоих его братьев положит конец всем бедам Рима71. Убийство, ответил умудренный опытом Брут, порождает беды, но не лечит их.

с. 92 Когда Плутарх называет Кассия μισοκαῖσαρxxi, а Брута μισοτύραννοςxxii 72, — это различие благоприятно для Брута: он осознавал, что обязан жизнью и перспективой успешной карьеры милости Цезаря. Решение Цезаря назначить Брута наместником Цизальпийской Галлии на 46 г. и таким образом максимально удалить его от затруднения, связанного с африканской войной, было очень тактичным. Брут вернулся из провинции в конце весны 45 г., и в начале июня Цицерон находился в лихорадочном возбуждении по поводу приезда Брута в Тускул для встречи с ним. Он уехал 9 июня, поглощенный мыслями о своих личных делах73. Затем, когда Брут вернулся в город, а Цицерон собирался переехать южнее, в Арпин, пришли новости о том, что Марк Марцелл, которому в 46 г. Цезарь позволил вернуться, в конце мая был убит в Греции, и ходили слухи, будто его убили по приказанию Цезаря. Брут сразу с возмущением написал Цицерону, чтобы опровергнуть эти слухи: он считал невероятным, чтобы Цезарь повел себя подобным образом74. Вскоре после этого Брут отправился навстречу Цезарю, возвращавшемуся из Испании, и в начале августа он верил, что Цезарь действительно собирается восстановить республику, и писал об этом Аттику. Цицерон прокомментировал эти новости с разочарованным вздохом: “Ubi φιλοτέχνημα illud tuum, quod vidi in Parthenone, Ahalam et Brutum?»xxiii 75

Итак, до августа 45 г. Брут был откровенно лоялен Цезарю. Что за шесть месяцев превратило его в убийцу Цезаря? Знакомство с новым Цезарем, неузнаваемым после более чем годичного отсутствия? Разочарование, вызванное тем, что Цезарь так и не восстановил республику? Ou est-ce-qu’il faut chercher la femmexxiv?

Никто не станет отрицать, что в Утике Катон умер достойно — “at Cato praeclare”xxv; в жизни он мог быть надменным педантом и занудой, но умерев, он за одну ночь стал мучеником. Еще через несколько месяцев появилась агиография. Цицерон опубликовал «Катона» в 46 г. и второе издание — через год76. «Катона» написал эпикуреец Фадий Галл77; и то же самое к марту 45 г. сделал Брут, тяжело ранив тщеславие Цицерона как минимум в одном эпизоде78. Цезарь парировал и, вероятно, с удовольствием (ибо имел в своем распоряжении изобилие хорошего материала), написав то, что сам называл скромной попыткой простого солдата, — «Антикатона» в двух книгах79. Гирций сделал то же самое80. с. 93 И Цицерон, и Цезарь выразили друг другу вежливое восхищение качеством работы81.

Брут потерял отца в семилетнем возрасте, и его воспитанием в значительной степени занимался Катон, единоутробный брат его матери Сервилии и, таким образом, фактически его дядя. Когда Катон умер — и неизвестно, были ли еще живы его вторая жена Марция и мальчик и две девочки, которых она ему родила, — у него остался от первого брака сын Порций, немного старше двадцати лет, и дочь Порция, овдовевшая после смерти своего мужа Бибула в начале 48 г.; у нее был только один сын, Л. Кальпурний Бибул.

Вернувшись из Галлии в Рим летом 45 г., при обстоятельствах, вызвавших много толков, Брут развелся со своей женой Клавдией, дочерью Аппия Клавдия, консула 54 г.82 Толки были вызваны тем, что развод не имел очевидных причин. Несколько позже, вероятно, только после возвращения Брута из поездки навстречу Цезарю, прибывавшему из Испании, причина развода стала очевидной. К неудовольствию своей матери Сервилии Брут снова женился, женился на вдовой дочери Катона Порции и фактически стал опекуном Бибула, внука Катона83.

С октября Цезарь находился в Риме, и было вполне очевидно, что восстановление республиканского правления не входит в его планы. На стене дома Брута была стемма, ежедневное напоминание о его происхождении от Л. Брута и Сервилия Агалы. А о Катоне и строгом голосе долга напоминала благородная дочь Катона. Если знаменитая история правдива, заговор сложился прежде, чем Брут рассказал ей о нем84, однако нет причин отказываться от мысли, что, пусть и неосознанно, Порция оказала сильнейшее влияние на укрепление решимости Брута. Ибо когда он стал заговорщиком, в нем появилось что-то, свойственное Катону, а что-то, свойственное Бруту, — ушло. Ему лично это деяние не могло принести никакой выгоды. Он был претором в 44 г., и интервал перед его консульством, несомненно, был бы коротким. При Цезаре он сделал бы превосходную карьеру.

Ему необходимо было убедить себя, что он собирается убить Цезаря-диктатора, а не своего familiarisxxvi, Цезаря-человека; и в конце концов он с удивительным мастерством смог устранить из своих мыслей все личностные характеристики человека и рассматривать его просто с точки зрения губительного принципа, который тот представлял. Антонии позднее вообще не воплощали никакого принципа. Поэтому не было причин для их устранения85. С другой стороны, Брут писал Цицерону, что убил бы собственного отца, если бы был убежден, что тот стремится к тирании86. Эту позицию действительно с. 94 легко обосновать, как показано в третьей книге Цицерона «Об обязанностях». Тиран — величайший отцеубийца; он совершил parricidium patriaexxvii; а Цезарь был еще худшим отцеубийцей, потому что выдавал себя за Pater Patriae, отца отечества, которое он убил87.

Брут мог быть не единственным идеалистом из шестидесяти человек88; Децим Брут, как можно надеяться, был еще одним; он тоже притязал на знаменитого предка Л. Брута89. Но что до остальных, то большинство было низкими людьми, завистливыми и своекорыстными, считавшими, что Цезарь продвигает их не так быстро, как они того заслуживают; некоторые из этих людей сами мечтали стать картонными Цезарями90.

По очевидным причинам Цицерону не предложили вступить в заговор, и Николай Дамасский сумел написать подробный рассказ об убийстве Цезаря, ни разу не упомянув имени Цицерона; но не будет необоснованным мнение о том, что он сыграл важнейшую роль в поддержании недовольства режимом91. К Антонию тоже не обратились, хотя заговорщики надеялись — и небезосновательно — на сотрудничество с ним после убийства.

От кого исходило первое предложение убить Цезаря до его отъезда из Рима 18 марта (оставляя в стороне несомненное заимствование слов, сказанных другими людьми, например, Цицероном в конце «Брута»), от Брута или от Кассия (который сам тоже вел происхождение от тираноубийцы92), — неизвестно и в любом случае несущественно93. Без огромного личного авторитета Брута, укрепленного его женитьбой на Порции, заговор никогда не состоялся бы.

Оксфорд.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Эта статья, в основу которой легла январская лекция в Саутгемптонском отделении Классической ассоциации, была зачитана в Обществе содействия исследованиям Рима в Лондоне 25 марта 1957 г. В примечаниях используются следующие сокращения: C. D. (Дион Кассий); Plut. (Плутарх, Юлий Цезарь); Suet. (Светоний, Божественный Юлий); N. D. (Николай Дамасский, «О жизни Цезаря Августа» — F. G. H. 90 F. 130); T. P. (Tyrrell and Purser, Correspondence of M. Tullius Cicero); Meyer (Eduard Meyer, Caesars Monarchie und das Principat des Pompeius, 3rd editn., 1922).

2 Plut. 57, 7; C. D. 44, 61.

3 Suet. 86, 1; C. D. 44, 7, 4 — решение, которое в обоих случаях объясняют его ошибочной самоуверенностью после предоставления ему почестей сенатом в феврале 44 г.

4 Pro Marcello 25; Suet. 86, 2.

5 Phil. 1, 38.

6 Pro Deiot. 15—22.

7 C. D. 42, 13, 5; ср. Pro Marcello 21, “Qui magis sunt tui quam quibus tu sallutem insperantibus reddidisti?”xxviii

8 Phil. 2, 26; Т. Райс Холмс (The Roman Republic III, 210, n. 6) правомерно отвергает эту историю; Мейер, 536, верит ей.

9 Pro Marcello 21—23; Suet. 75, 5.

10 Phil. 2, 74.

11 Phil. 2, 34; Plut. Ant. 13, 2.

12 Phil. 2, 34; 13, 22; Fam. 10, 28, 1 (T. P. 6, 819).

13 Fam. 11, 28 (T. P. 5, 785); ср. Att. 14, 1, 2 (T. P. 5, 703).

14 Plut. 56, 7—9; C. D. 43, 42, 1; любопытно, что нет никаких свидетельств недовольства Цицерона в связи с триумфом, ни в письмах, ни в «Филиппиках».

15 Fam. 7, 30, 1 сл. (T. P. 5, 694), написано Курию в январе 44 г.

16 N. D. 20, 69 (в 22, 76 он сообщает, что позднее Цезарь позволил им вернуться в Рим); Livy, Epit. 116; Velleius Paterculus 2, 68, 4; Plut. 61, 8; C. D. 44, 10; Meyer 527, n. 2.

17 Ср. Bellum Civile I, 7, 2 сл.

18 Эта дата — (неуверенный) вывод Мейера, 526, n. 2, основанный на свидетельстве De Div. 1, 119 и Val. Max. 8, 11, 2.

19 Младший Квинт стал луперком в 46 г. (Att. 12, 5, 1 (T. P. 4, 471)). Вероятно, в Парилиях 21 апреля 44 г. он участвовал в качестве луперка. Нет оснований считать, что 15 февраля он находился вне Рима. (R. E. VII A, 1309 сл. (Ф. Мюнцер, который, однако, не делает такого предположения о Луперкалиях)).

20 N. D. 21, 71—75 (с упоминанием Кассия, Каски и Антония); Phil. 2, 84—87; 3, 12