О НЕКОТОРЫХ СОВРЕМЕННЫХ ИССЛЕДОВАНИЯХ
СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ РИМА 90-х годов I в. до н. э.
вариант для печати
Текст приводится по изданию: «Вестник древней истории», 1978, № 3, с. 205—215.
Любезно предоставила Улетова Юлли.

с. 204 Период, последовавший за подавлением движения Сатурнина, современные ученые по праву называют «темным, но богатым событиями десятилетием»1, и причиной тому прежде всего — состояние источников. Между тем значение этого периода для последующей истории Рима трудно переоценить: этот период закончился такими, имеющими далеко идущие последствия событиями, как попытка реформ М. Ливия Друза Младшего и Союзническая война2. Раскрыть истинные причины этих и других важнейших событий эпохи поздней Республики невозможно без ясного понимания социальной и политической истории римского общества 90-х годов I в. до н. э. В связи с этим представляют определенный интерес попытки современных ученых пролить свет на историю этого периода.

Среди вышедших за последнее время работ, касающихся истории этого десятилетия, прежде всего обращает на себя внимание работа Э. Габбы3. Наиболее существенное в ней — попытка объяснить события, приведшие к Союзнической войне, позицией италийских деловых кругов, которая в свою очередь определялась расхождением их по вопросам внешней политики с римским реакционным правительством, стоявшим во главе государства после 100 г. до н. э. (стр. 56—60). То, что римско-италийские деловые круги были необычайно чувствительны к внешнеполитическим переменам, с очевидностью явствует из сообщения Цицерона (De imp. Pomp. 15—19). Известно, как остро римские всадники реагировали на осложнения в Нумидии накануне Югуртинской войны и во время ее4. Следует также помнить, что Митридат с. 205 Евпатор, в известной мере занявший в 90-х годах I в. до н. э. место Югурты, был намного опаснее последнего уже хотя бы потому, что угрожал азиатским владениям Рима (стр. 69—79). Однако Габба не обратил должного внимания на непримиримые противоречия, существовавшие между римскими всадниками-откупщиками и италийскими negotiatores в вопросе о методах эксплуатации провинции (стр. 77—79, 82), не заметил, как сенатская олигархия пыталась использовать эти противоречия в своих интересах5. Очень сомнительно то, как оценивает Габба значение трибуната Друза среди причин, породивших Союзническую войну (стр. 51, прим. 2 и стр. 82), так как это противоречит свидетельству Цицерона (De off. II, 21, 75: tantum Italicum bellum propter iudiciorum metum excitatum), которое нельзя игнорировать, как это делает Габба, ссылаясь на то, что оратор отражал в данном случае субъективную точку зрения всаднического сословия (стр. 42). В конце концов сам автор признает важную роль всадников в событиях, связанных с возникновением Союзнической войны (стр. 77). Поэтому позиция всадников в данном вопросе никак не может рассматриваться как второстепенная и маловажная, поскольку это была позиция одной из главных сил, определявших тогда основные тенденции римской политики.

Интересную попытку связать такие важные события 90-х годов, как процессы П. Рутилия Руфа и М. Эмилия Скавра в 92—91 гг., с отношениями Рима и Митридата на Востоке делает Э. Бедьян6. Его реконструкция некоторых событий 96—91 гг. представляется чрезвычайно убедительной. На наш взгляд, Бедьян совершенно правильно относит посольство Скавра к 96 г. и связывает его с требованием очистить Пафлагонию и Каппадокию, предъявленным римским правительством Никомеду II и Митридату Евпатору (стр. 118—121). Несомненно, посольство Скавра, ставшее поводом для возбуждения судебного процесса в конце 92 или начале 91 г.7, не могло иметь место до 100 г., как это утверждает Г. Блок 8: маловероятно, чтобы обвинение могло быть с успехом выдвинуто через десять лет после событий, послуживших поводом к нему9. В связи с этим убедительным выглядит утверждение, что посылка в Азию в качестве проконсула Кв. Муция Сцеволы Понтифика с П. Рутилием Руфом в качестве легата была инспирирована Скавром, во время своего посольства ознакомившимся с состоянием римской провинции Азии и справедливо опасавшимся, что, если положение провинциалов не будет облегчено, эта провинция станет в будущем легкой добычей Митридата (стр. 119—120). Как показали последующие события, такое опасение было вполне обоснованным и римские политические деятели не могли не видеть этого уже в 90-х годах. После этой работы Бедьяна можно, как мне кажется, считать приемлемой также предлагаемую им дату наместничества Сцеволы: вопреки широко распространенному мнению, Бедьян относит наместничество Сцеволы к 94 г. (стр. 104—112). В дополнение к этой реконструкции событий хотелось бы напомнить об одной, теперь мало кем разделяемой гипотезе, которая в свете исследований Бедьяна выглядит весьма убедительной, хотя сам он не упоминает о ней. В своей статье Бедьян обращает внимание на то, что легатом молодого консуляра Сцеволы в Азии оказался такой старый и заслуженный консуляр, как П. Рутилий Руф. Этот факт Бедьян трактует как одно из доказательств того, что назначение Рутилия и Сцеволы в Азию было тщательно с. 206 продумано и спланировано заранее и что римское правительство придавало их деятельности важное значение (стр. 113—116). В этой связи стоит напомнить высказывавшееся в свое время предположение, что П. Рутилий Руф, возможно, в 111 или в 110 г. был пропретором в провинции Азии10. Если это предположение верно, то становится ясно, почему столь значительный деятель, как Рутилий Руф, занял скромное положение легата при молодом консуляре. Дело не в том, что Рутилий был знатоком законов (стр. 115), а в том, что если ранее он был пропретором в Азии, то был знаком с местными условиями, в отличие от Сцеволы, и этот факт был весьма немаловажен для успеха миссии, возложенной на Сцеволу правительством11. Бедьян опускает еще один аспект назначения Рутилия: приблизительно около 110 г. до н. э. Митридат Евпатор начал свои операции в Северном Причерноморье (Strabo, VII, 4, 3)12. Такие действия со стороны зависевшего от Рима и сравнительно недавно утвердившегося на престоле Понтийского царя были возможны лишь при благожелательном отношении со стороны римского наместника в Азии. Таким образом, между Митридатом и П. Рутилием Руфом должны были установиться весьма дружественные отношения. Как свидетельствуют источники, именно так и было в действительности. Эти дружеские отношения и их переписка привели даже к обвинению Рутилия в изменнических сношениях с Митридатом (Plut., Pomp. 37). Об этом также свидетельствует следующий факт: во время войны с Римом Митридат, повсюду провозглашавший о своей ненависти к Риму и освободительной миссии в отношении покоренных Римом народов, сохранил в Малой Азии празднество, установленное провинциалами в честь Кв. Муция Сцеволы Понтифика, который был лишь прикрытием для настоящего наместника Азии, Рутилия (Cic., Verr. II, 51). Дань уважения Сцеволе была, таким образом, данью уважения Рутилию.

Учитывая это, Бедьян, кажется, упустил еще одну причину назначения Рутилия легатом при Сцеволе: его задачей было не только улучшение положения провинциалов и упрочение позиций Рима в азиатской провинции, но и нормализация весьма сложных отношений с Митридатом, в обострении которых были весьма заинтересованы римские откупщики и тесно связанный с ними Марий13. Миссия такого рода скорее всего могла быть поручена человеку, имевшему с Митридатом давние дружеские связи. В свете этого представляется ошибочным стремление Бедьяна скомпрометировать свидетельство источника (Dio Cass., fr. 97, 4; ср. 1), утверждающего, что против Рутилия было выдвинуто обвинение в том, что он брал взятки у Митридата. Свидетельство Диона Кассия отнюдь не стоит особняком, как это получается у Бедьяна (стр. 110, прим. 5) — оно вполне подтверждается сообщениями Плутарха (Pomp. 37) и Цицерона (Verr. II, 51). Напомним, что в 94 г. по-видимому, после длительной болезни умер царь Вифинии Никомед II, и нетрудно было предугадать, как поведет себя после его смерти Митридат Евпатор. Ввиду этого назначение Рутилия в Азию выглядит вполне естественным: в нем видели наиболее подходящего человека, чтобы, с одной стороны, приструнить римских откупщиков, с другой — удержать Митридата от действий, которые могли бы с. 207 поставить римское правительство перед необходимостью непосредственного вмешательства. Некоторым диссонансом на фоне этого остроумного и изящного исследования звучит утверждение, что всадники не особенно интересовались политикой, пока это не затрагивало их непосредственных экономических интересов; они, по мнению Бедьяна, обрушились на Рутилия только потому, что тот пытался ограничить грабежи откупщиков в Азии (стр. 111). Бедьян не учитывает свидетельства Цицерона (De imp. Pomp. 15—19), из которого видно, что с самых первых проявлений активности Митридата в Азии политика римского правительства в этих областях должна была стать для всех римских всадников вообще — и для откупщиков в первую очередь — предметом самого насущного экономического интереса14. Всадники не простили Рутилию не только ограничения аппетитов откупщиков, но и его миротворческой деятельности.

Другая работа Э. Бедьяна посвящена политическим процессам 95 г.15 Свою работу Бедьян начинает посвящением памяти Ф. Мюнцера, из которого видно, чьей методикой он в данном случае собирается пользоваться для реконструкции одного из наиболее «темных» периодов поздней Республики (стр. 318). В этой работе заслуживает внимания некоторое уточнение хронологии событий 90-х годов I в. до н. э. Убедительно выглядит отнесение процесса Норбана ко времени цензуры оратора М. Антония (стр. 319; ср. Cic., De Orat. II, 198), хотя его датировка именно 95-м г. выглядит, на наш взгляд, бездоказательной. Бедьян отмечает, что значительная группа политических деятелей, активно сотрудничавших с Марием16 до событий 100 г. до н. э., отходит от него в 90-х годах (стр. 331, 332). Можно не соглашаться со всем предлагаемым Бедьяном перечнем этих деятелей (в частности — с включением, например, в этот перечень консула 103 г. Кв. Лутация Катула), но явление в целом подмечено правильно. Однако нельзя объяснять этот отход исключительно карьерными соображениями. Не представляется также убедительным утверждение Бедьяна, что эти бывшие сотрудники Мария выступили против него только после его возвращения к власти (стр. 332). Наиболее вероятным временем отхода от Мария и оппозиции ряда деятелей представляется 100 г., когда популяры отпугнули всадников своими крайними требованиями, а Марий дискредитировал себя сначала колебаниями, а потом участием в разгроме популяров17. Одним из таких сподвижников Мария был оратор М. Антоний, которого в 100 г. даже во время консульских выборов на 99 г. Сатурнин и Главция рассматривали как «свою» кандидатуру (стр. 332, 333) и который в 99 г. провалил аграрный законопроект Тиция, пытавшегося продолжать дело Сатурнина, а в 98 г. участвовал в расправе над уцелевшими лидерами популяров. Ценны выводы, сделанные Бедьяном на основании анализа списка легатов консулов 90 года П. Рутилия Лупа и Луция Цезаря (стр. 337, 338), однако трудно согласиться с некоторыми источниковедческими положениями автора.

Так, Бедьян полагает, что относительно 90-х годов I в. до н. э. нельзя доверять Цицерону на том основании, что его понимание событий 90-х годов весьма ограничено, так как он в то время был слишком молод (стр. 318, прим. 2). Таким образом, Бедьян попросту отмахивается от проблемы, связанной с одним из основных источников по этому периоду, вместо того чтобы исследовать вопрос, чем же вызвано это «ограниченное» понимание событий, — что, впрочем, весьма сомнительно18, — в работах зрелого с. 208 Цицерона. Бедьян, к сожалению, не учитывает, что кроме личного опыта существует семейная традиция трактовки тех или иных событий. Следует помнить, что семья Туллиев Цицеронов, принадлежавшая к виднейшим представителям всаднической муниципальной знати, была теснейшим образом связана с такими политическими деятелями 90-х годов, как консул 99 г., оратор М. Антоний, принцепс сената М. Эмилий Скавр, сам Марий, консул 95 г. Муций Сцевола Понтифик19. Трудно представить, чтобы такая семья не была подробнейшим образом информирована о событиях 90-х годов и чтобы члены этой семьи не позаботились подробнейшим образом проинформировать о них молодого Цицерона, которого с юных лет готовили к политической деятельности и к высшим должностям в государстве. Наконец, Цицерон непосредственно общался с крупнейшими политическими деятелями 90-х годов: следует помнить, что ораторскому и политическому искусству он учился у Кв. Муция Сцеволы Понтифика, консула 95 г., который, по-видимому, делился с учеником своим политическим опытом (Cic., Lael. 1). Бедьян слишком преувеличивает роль Мария в событиях 90-х годов (стр. 341; ср. стр. 329)20. Нет никаких оснований полагать, что в этот период Марий мог оказывать сколько-нибудь серьезное влияние на деятельность правительства или диктовать свою волю всадническим трибуналам. Известно, что авторитет Мария в этот период был подорван, и его, по справедливому замечанию Моммзена, считали в Риме не кем иным, как «обанкротившимся мошенником» (ср. Plut., Mar. 30). Сам Бедьян пишет о жалком торге, который победитель кимвров и Югурты, только что, казалось бы, спасший правительство от популяров, принужден был вести со спасенным им правительством (стр. 333). Бедьян замечает, что в 90-е годы невозможно четко определить factio Мария. Однако представляется более важным не очерчивать круг отдельных лиц, поддерживавших Мария, а определить тот социальный слой, интересы которого в этот период совпадали с интересами Мария. В этом смысле характерно, что Бедьян признает существование factio nobilitatis, но вместе с тем считает ее сконцентрированным вокруг Метеллов кружком (стр. 329). На самом деле необходимо было бы переставить акценты и сказать, что не factio nobilitatis выражала интересы семейства Метеллов, но, наоборот, семейство Метеллов выражало интересы nobilitatis, интересы оптиматов. Бедьян игнорирует свидетельство Цицерона о том, что в Риме решающую роль играла не борьба семейных аристократических клик, а борьба социальных групп, классов и сословий (Cic., Att. VII, 7, 5: verum in dissensionibus ordines bonorum et genera quaerenda sunt; по нашему мнению, genera употребляется здесь в значении «социальные группы»)21.

Сомнительными представляются принятая Бедьяном датировка процесса Цепиона с. 209 Старшего 103-м г. и сделанные на этом основании выводы22. На основании этой датировки, являющейся не более как предположением, Бедьян уже безусловно утверждает, что Л. Котта был коллегой Норбана по трибунату (стр. 321). Основываясь на этом весьма сомнительном предположении, вытекающем в свою очередь из предположения, что Норбан был трибуном в 103 г. (а это отнюдь не доказано), Бедьян делает слишком широкие, как нам кажется, выводы о политических связях деятелей эпохи. Бедьян пишет о существовавшей будто бы в период Кимврской войны дружбе между Марием и Кв. Лутацием Катулом, зятем Цепиона Старшего и коллегой Мария по консульству в 103 г. (стр. 322—324). Бедьян основывает это свое предположение на сообщении Цицерона (Tusc. V, 56), что Марий разделил славу Кимврской войны с Катулом и спас его во время войны (App., BC I, 74). При этом Бедьян не учитывает фактов, противоречащих этому предположению. 1) Валерий Максим утверждает, что Катул получил триумф лишь благодаря решению Сената, с которым Марий находился во враждебных отношениях (Val. Max., 9, 12, 4; ср. Plut., Mar. 14)23. 2) Бедьян в данном случае совершенно игнорирует пропагандируемый им метод Мюнцера, не придавая никакого значения близкому родству Катула с патроном сената Цепионом Старшим, который был политическим врагом Мария: Мюнцер обычно придавал огромное значение такого рода фактам, как, впрочем, и сам Бедьян в тех случаях, когда это совпадает с его концепцией (ср. стр. 329 сл.). 3) Именно в армии Катула нашел себе должное применение удаленный из войска Мария Л. Корнелий Сулла, что никак не может свидетельствовать в пользу близкой дружбы между Катулом и Марием в период Кимврской войны (см. Plut., Mar. 25; 27; Sull. 4).

Бедьян в значительной мере стремится объяснить действия крупнейших политических деятелей 90-х годов I в. до н. э. исключительно личными мотивами или семейными интересами (см., например, стр. 324—328). Не исключено, конечно, что Бедьян верно раскрывает личные мотивы ссоры Друза Младшего с другом детства и отрочества Цепионом Младшим, но невозможно игнорировать тот факт, что ссора приобрела политическое значение лишь потому, что в это время в римском обществе противостояли друг другу всадники и сенат. Безусловно, и помимо Цепиона Младшего, исторгнутого из своей среды, всадники нашли бы лидера, который не хуже сумел бы защищать их интересы. Именно так и изображают ход событий сами древние авторы (см., например, Flor., II, 5, 3, 4). Также непонятно, почему Бедьян стремится объяснить «зигзаги» политической деятельности оратора Красса исключительно соображениями карьеры. При этом Бедьян отчасти сам противоречит такому изображению Красса, утверждая, что в 95 г. factio Метеллов поручила Крассу вести дела с италийскими союзниками именно в силу его политической «независимости и безупречности» (стр. 328). Невозможно также, как это делает Бедьян, объяснить безнаказанность Муция Сцеволы Понтифика, избежавшего судьбы П. Рутилия Руфа, исключительно его родством с Марием (стр. 329). Если только родственные связи уберегли Сцеволу от суда и изгнания в 92 г., почему это родство не уберегло его от казни накануне торжества Суллы? Ведь Марий Младший, санкционировавший его убийство (Schol. Bern. in Lucan. II, 126, стр. 58 Usener), был более близким родичем Сцеволы, чем Марий Старший, которому, согласно Бедьяну, Сцевола был обязан безнаказанностью в 92 г. Естественно полагать, что в обоих этих случаях родственные связи не были решающим фактором.

Наряду с весьма ценными наблюдениями в работе Бедьяна содержатся досадные натяжки. Этими недостатками Бедьян обязан, на наш взгляд, прежде всего неосторожному применению методики Мюнцера. Бедьян пишет: «В то время как мы не должны придавать чрезмерное значение простым родственным связям, не подкрепленным с. 210 свидетельствами о сотрудничестве, очень часто это — единственное доказательство, которое мы имеем, позволяющее строить предположения» (стр. 329 сл.). Иными словами он сам признает, что приемы и методы, используемые им, не дают гарантии истинности его выводов. В другом месте Бедьян замечает: «И хотя некоторые новые работы показывают опасности и ошибки этого метода, когда он применяется слишком самоуверенно и без достаточной осторожности, этот метод отлично подходит к веку Мария, где имеется достаточно других данных» (стр. 318). Однако приходится, к сожалению, констатировать, что автору не удалось тем не менее в своей работе избежать опасностей применяемой им методики.

Трудно согласиться с выводом другой работы Бедьяна о времени пропреторства Л. Корнелия Суллы в Киликии24: вместо общепринятой — 92 г. — Бедьян отодвигает это событие на 96 г. Он основывает свою гипотезу на порядке изложения событий у Ливия (Epit. 70) и Плутарха (Sull., 5)25. Однако при этом он по существу игнорирует совершенно ясное свидетельство Веллея Патеркула (II, 15, 3) — единственный случай, когда мы располагаем точно фиксируемой датой события. Несмотря на то, что это свидетельство неточно (у Веллея Патеркула выходит, что пропреторство Суллы имело место в 91 г.), его нельзя на этом основании совершенно опустить, как это делает Бедьян. Из сообщений Патеркула видно, что в любом случае пропреторство Суллы в Киликии относится к концу 90-х годов I в. до н. э., а не к концу первой половины этого десятилетия, как предлагает Бедьян. Последующая аргументация Бедьяна в пользу предлагаемой им датировки командования Суллы в Киликии 96-м г. содержит грубую натяжку при попытке согласовать известные факты с его гипотезой. У Плутарха имеется сообщение, что Сулла в Каппадокии перебил «много каппадокийцев и еще больше пришедших им на помощь армян, изгнал Гордия и водворил на царство Ариобарзана (Sull. 5). Очевидно, речь идет о событиях, происходивших после 93 г., когда армянский царь Тигран оккупировал Каппадокию и посадил в ней наместником Гордия, друга Митридата Евпатора. Сообщение Плутарха может быть отнесено только ко времени, когда против Суллы сражалась армянская армия, охранявшая Каппадокию, захваченную в 93 г. армянским царем (Justin., XXXVIII, 3, 2—3; App., Mithr. 10; 57; Plut., Sull. 5; Liv., Epit. 70)26. Иными словами, отсюда с очевидной бесспорностью вытекает, что пропреторство Суллы в Киликии можно датировать только 92-м годом (ср. Vell. Pat., II, 15, 3). Поэтому утверждение Бедьяна, что эти перебитые Суллой армяне были некоторыми из армянских воинов, вторгшихся в Софену во время вступления Тиграна на армянский трон и оттуда попавших в Каппадокию, не может служить сколько-нибудь серьезным доказательством в пользу его датировки и выглядит неловкой натяжкой (стр. 167, 168). В тексте Страбона (XI, 532), содержащем сообщение о захвате Тиграном Софены, на который ссылается Бедьян, нет ни единого слова о вторжении армян в это время в соседнюю Каппадокию. В то же время у Плутарха (Sull., 5) ясно сказано, что армян в Каппадокии было Суллой перебито больше, чем самих каппадокийцев. Это никак не может относиться к некоторому числу воинов, которые, по предположению Бедьяна, могли проникнуть в Каппадокию при вторжении в Софену. Свидетельство Плутарха, как это обычно и делалось всеми современными учеными, должно быть связано с весьма серьезным поражением армянской армии в Каппадокии, нанесенным ей Суллой в 92 г. до н. э.

В заключение приходится, к сожалению, отметить, что в тексте данной работы Бедьяна содержится весьма досадная ошибка. Бедьян утверждает, что обвинитель Суллы, Цензорин, покушался на жизнь Кв. Муция Сцеволы Понтифика. При этом Бедьян подтверждает неверное сообщение ссылкой (стр. 170, прим. 66) на RE, с. 211 Marcius, стб. 1550, где, естественно, такого факта не может содержаться, так как источниками засвидетельствовано всего лишь одно покушение на жизнь Сцеволы Понтифика со стороны Г. Флавия Фимбрии (Cic., Rosc. Am. 33, ср. 34; Val. Max., 9, 11, 2; RE, Flavius, № 88, стб. 2599 сл; Mucius № 22, стб. 439—441). Поэтому, учитывая все сказанное, невозможно согласиться с утверждением Грюна (Political Prosec., стр. 51—52), что вывод данной работы Бедьяна основан на «тщательном изучении источников».

Внутриполитической истории 90-х годов I в. до н. э. посвящена также работа Э. Грюна, в которой автор пытается определить даты политических процессов 90-х годов и, опираясь на точную хронологию, установить их политический смысл27. Весьма ценным в данной работе представляется внимание, которое автор уделяет движению популяров после гибели Сатурнина и измены Мария. Грюн показывает, что популяры даже после сокрушительного поражения в 100 г. отступали с боями и пытались активно действовать вплоть до 98 г. В этой связи убедительной представляется датировка Грюном трибуната П. Фурия 100-м г. (стр. 31—33). Однако утверждение Грюна, что против Фурия был один процесс, а не два, как принято считать, представляется неосновательным, так как противоречит сообщениям источников, где, во-первых, названы два человека, возбуждавшие против П. Фурия судебные процессы: Г. Канулей (App., ВС, I, 33) и Дециан (Cic., Rab. perd. 24—25; Val. Max., 8, 1 damn. 2)28; во-вторых, с недвусмысленной ясностью говорится, что процесс, возбужденный против П. Фурия Децианом, закончился оправданием Фурия (Val. Max., 8, 1, damn. 2: nec reum damnavit), в то время как нам известно, что во время последнего процесса Фурий был растерзан толпой (App., BC, I, 33)29. Довольно убедительно выглядит уточнение хронологии такого события, как установление родственных связей между Марием, с одной стороны, и оратором Крассом и Сцеволой Понтификом, с другой. Грюн на основании свидетельства Цицерона (Balb. 49) и принятой некоторыми учеными датировки процесса Т. Матриния 95-м г. относит установление этих связей к 95 г. Однако это родство Мария с Крассом ни в коей мере не может свидетельствовать в пользу сближения Мария с Метеллами, так как остается не доказанным, что оратор Красс был политически связан с ними. Более того, родственные связи не говорят об обязательном политическом сотрудничестве (ср. Badian, Caepio and Norbanus…, стр. 329 сл.).

Кажется, Грюн прав, датируя процесс М. Юния Брута против Планка концом 92 г. (стр. 59, 60) вопреки датировке Мюнцера началом 91 г. (RE, Junius, № 50, стб. 972). Известно, что во время этого процесса Брут сделал попытку восстановить судей-всадников против оратора Красса, защищавшего Планка, напомнив об отступничестве Красса, а, главное, о том, что Красс в 106 г. был сторонником судебного закона консула Цепиона Старшего, который отнял судебную власть у всадников и передал ее сенату (Cic., Cluent. 140 сл.; De Orat. II, 220; 222—227; Plin., NH, XXXVI, 7). Однако Грюн ошибается, отрицая связь между этими обвинениями против Красса и законопроектами Друза Младшего. Не следует забывать, что Красс поддерживал не только судебный закон Цепиона Старшего, но и реформы Друза в 91 г., также содержавшие проект передачи судебной власти сенату. Поэтому кажется более вероятным, что Брут, напоминая всадникам о законе Цепиона Старшего, имел в виду сходный с ним судебный законопроект Друза, который в это время еще не был официально внесен, но слухи о нем, видимо, уже ходили в Риме. Именно поэтому Брут не мог прямо говорить о проекте Друза, так как официально его еще не существовало и обвинение выглядело бы совершенно голословным. Брут прибег к намеку, аналогии, иносказанию, которое в то же время могло быть понятным всякому. Именно это соображение с. 212 и говорит в пользу датировки выступления Брута на процессе Гнея Планка концом 92 г.: Друз Младший был тогда еще лишь одним из кандидатов в трибуны, но его программа уже не была абсолютной тайной, что вполне естественно, ибо проект таких обширных реформ не мог быть экспромтом, равно как не мог быть и результатом творчества одного только Друза. Известно, что его поддерживали такие люди, как принцепс сената Скавр и вышеупомянутый оратор Красс, которые, возможно, и были истинными авторами проектов Друза (Cic., De domo, 50; Ascon., Scaur. 20 и 24 St.).

Однако в большинстве случаев попытки Грюна установить точную хронологию политических процессов 90-х годов I в. до н. э. нельзя признать удачными. Примером сомнительности и ненадежности точной датировки событий 90-х годов и точной идентификации участвовавших в них лиц может служить тот факт, что в вопросе о процессе Цепиона, отнесенного Бедьяном и Грюном к 95 г., ряд современных ученых не может согласиться между собой ни относительно времени, когда этот процесс имел место30, ни относительно того, кого именно привлекли к суду, Цепиона-отца, консула 106 г., или Цепиона-сына. Утверждение Грюна, что Цепион Старший к 95 г. уже умер и поэтому не мог быть ответчиком в этом процессе при желании, пользуясь методами самого Грюна, можно опровергнуть, опираясь на сообщение Страбона (IV, 1, 13), толкуя этот отрывок как свидетельство того, что Цепион Старший пережил своего сына, погибшего, как известно, в 90 г., и поэтому с той же степенью вероятности, что и его сын, мог быть ответчиком в процессе 95 г. (естественно, если сам процесс имел место в 95 г., что также не доказано).

Датируя обвинение Суллы Цензорином 95-м г., Грюн основывается на неправильной датировке Бедьяном пропреторства Суллы 96-м г. Далее Грюн возражает против правильного, на наш взгляд, утверждения Бедьяна, что процесс Скавра в конце 92 или в начале 91 гг. был тесно связан с процессом П. Рутилия Руфа только на том основании, что «реконструкция соблазнительная, но слишком стройная». Бездоказательным выглядит утверждение Грюна, что суд оправдал Скавра. Это утверждение необходимо Грюну, чтобы подчеркнуть, что Скавр не рассматривался всадниками в 92—91 гг. в качестве политического противника. Однако эта точка зрения противоречит тому, что мы знаем об участии Скавра в проектах Друза Младшего (Cic., De domo, 50; Ascon., Scaur., 24 St), и поэтому предпочтительнее старая точка зрения Г. Блока31, который считал, что судебное разбирательство в этом деле Скавра вообще не имело места: сначала оно было отложено, а потом прекращено из-за смерти обвинителя. Шаткой представляется и попытка Грюна вопреки свидетельству Цицерона (De Orat., II, 274; ср. RE, Duronius, № 3) хронологически поставить процесс, возбужденный Дуронием против оратора М. Антония, раньше изгнания Дурония цензором Антонием из сената. Все ухищрения Грюна здесь разбиваются о естественное умозаключение, что Цицерон, ученик Сцеволы Понтифика, участника и современника событий, лучше автора знал римскую конституцию и судебную процедуру.

Относительно судебных процессов, которые Грюн относит к 95 г., исключая процесс Т. Матриния, можно с определенностью сказать, что их датировка не обоснована. О процессе Цепиона уже говорилось выше. О процессе Норбана с достоверностью известно лишь, что он состоялся в период цензуры оратора М. Антония (Cic., De orat. II, 198). Процесс М. Клавдия Марцелла может быть лишь очень приблизительно датирован 90-ми годами вообще. Процесс Суллы отнесен к 95 г. на основании ошибочной, как отмечалось выше, датировки Бедьяном пропреторства Суллы. Относительно так называемого «процесса Л. Марция Филиппа» Грюн дал полную волю фантазии, определив без всяких к тому оснований имя обвинителя, причину процесса и даже провинцию, которой, по его мнению, Филипп управлял в качестве пропретора (и все это, отметим, без какого-либо свидетельства источников). В действительности же самое с. 213 большее, что мы можем допустить на основании слов Катула, в яростной перебранке намекнувшего, что Филиппа можно считать вором (Cic., De Orat. II, 220), это то, что Филиппа — совершенно неизвестно когда, возможно, и в 90-х годах — обвиняли в каких-то хищениях. При этом мы, однако, совершенно не знаем, выдвигала ли это обвинение молва, щедрая на сплетню, или это обвинение фигурировало на каком-то процессе, неизвестно когда возбужденном против Филиппа. В любом случае нет совершенно никаких доказательств, что это обвинение было хоть как-то связано с каким-то процессом 95 года, когда Кв. Гортензий Гортал защищал интересы провинции Африки. Вообще неизвестно даже, относились ли обе речи Гортензия, о которых говорит Цицерон (De Orat. III, 228, 229; Brut. 229), к одному и тому же судебному процессу.

Весьма непоследовательно звучит утверждение Грюна, что в своей деятельности в Азии в 94 г. П. Рутилий Руф и Сцевола Понтифик руководствовались мотивами «самого высоконравственного характера» (стр. 53). Как правило, Грюн усматривает мотивы действий политических деятелей 90-х годов в самом неприкрытом личном или семейном эгоизме и всю историю этого десятилетия объясняет борьбой сенаторских честолюбий (стр. 52 и 64). Несколько выше (стр. 43; ст. стр. 47 и 64) Грюн показывает, что Рутилий в своей деятельности руководствовался интересами factio Метеллов. Непонятно, почему для деятельности того же самого Рутилия в Азии делается такое исключение? Столь же непоследовательно пользуется Грюн своей обычной методикой, когда пытается показать, что Л. Марций Филипп не симпатизировал всадникам (стр. 62). Учитывая, однако, что в этом случае остается совершенно непонятным, почему Филипп столь яростно нападал на проекты Друза Младшего, Грюн пытается дать этому объяснение, к какому он обычно прибегает. Однако в этом случае он нападает на Мюнцера, который, правда, не очень убедительно пытался установить старые семейные связи Филиппа и Цепиона Младшего, основываясь на том, что в 116 г. их предки были коллегами по консульству. Но остается неясным, чем лучше и убедительнее попытка самого Грюна определить «групповую» принадлежность Филиппа более чем сомнительными дружескими связями, которые будто бы существовали в прошлом поколении между практически не идентифицируемыми изгнанниками в Нуцерии (стр. 62, 63). Более того, само утверждение Грюна, что Филипп никогда не симпатизировал всадникам, противоречит свидетельству источников. Известно, что именно Филипп — видимо, уже после смерти Суллы — внес в сенат требование, чтобы общины, купившие себе при Сулле автономию, снова были обложены налогами (Cic. Off., III, 87), и заявил притязания Рима на Египет (Cic., Leg. agr. II, 42). Очевидно, в данном случае Филипп шел навстречу желаниям всадников-откупщиков, которые были заинтересованы в увеличении числа провинций с естественным распространением на них откупной системы взимания налогов.

Вообще нужно отметить, что на основании данных, полученных им в результате применения вышеописанных методов, Грюн приходит к выводам, на наш взгляд, по меньшей мере странным. Он пишет, что «с того момента, как движение популяров затихло, открылся путь для оживления групповых процессов в судах. Простой народ был непостоянен, но судьи — всадники были более тверды. Они были на правой стороне в 100 г. Но в течение этого десятилетия пришло разочарование. Всадников мало заботило личное или групповое соперничество в сенате. Сфабрикованные обвинения и политические процессы получали то окончание, которого они заслуживали: монотонную серию оправданий. Весь сенат страдал от этого как целое, но главной жертвой была группа Метеллов». И чуть дальше: «Господство Метеллов в сенате было отчасти достигнуто в прошлом превосходством в судебных процессах. Метеллы надеялись опять использовать этот метод в 90-х годах. При хладнокровном исследовании судебных дел всадническими судами это оказалось невозможным. Когда, наконец, всадники вынесли обвинительный приговор, он, с точки зрения Метеллов, был вынесен неправильно. Изгнание Рутилия требовало пересмотра дела и реформ. Восстановление iudicium populi не подлежало даже обсуждению: это было невозможно и нежелательно. Красс и Скавр толкнули молодого трибуна Друза на то, чтобы вернуть quaestiones под контроль аристократии. Ситуация была взрывчатой и враги Метеллов в сенате воспользовались ею в своих целях» (стр. 63, 64).

с. 214 По мнению Грюна, после окончательного разгрома остатков сторонников Сатурнина и Главции вся история 90-х годов I в. до н. э. сводится к соперничеству сенатских группировок, которое «раскололо римскую аристократию и нашло свое открытое выражение в Союзнической войне» (стр. 32). Всадники и вообще «деловые группировки» не принимают никакого участия во всем этом и выносят оправдательные приговоры. Но неужели римские всадники и италийцы в этот период не имели никаких собственных политических интересов? Габба, например, придерживается иной точки зрения (см. выше). А коль скоро у всадников и италийцев были собственные политические интересы, это не могло не найти отражения в политических процессах 90-х годов и до осуждения П. Рутилия Руфа. Если всадники выносили, как правило, оправдательные приговоры, то, вероятно, это следует объяснить прежде всего их собственными, специфическими интересами, а не их беспристрастностью и хладнокровием — качествами, которыми всаднические суды отнюдь не отличались. Может быть, стоило бы поискать более глубокие причины этой «монотонной серии оправданий», вынесенных всадниками в политических процессах. Да и сами эти сенаторские клики и группировки — не отражала ли их борьба в конечном счете интересы более широких слоев римского общества, а не только сугубо корыстные устремления немногочисленных знатных семейств? Ведь речь идет о таких событиях, как реформы Друза и Союзническая война, имевших неисчислимые последствия для всей дальнейшей истории Рима. Здесь представляется уместным вспомнить высказывание Гегеля по поводу такого рода исторических концепций: «В истории стало обычным остроумное изречение, что из малых причин происходят большие действия, и поэтому для объяснения значительного и серьезного события приводят какой-нибудь анекдот, как первую причину. Такая так называемая причина должна рассматриваться лишь как повод, лишь как внешнее возбуждение, в котором внутренний дух события мог бы и не нуждаться… Эта живопись истории в стиле арабесок, создающая из тонкого стебля большой образ, есть поэтому, хотя и остроумная, но в высшей степени поверхностная трактовка»32.

Нелишне обратить внимание на то, что Бедьян33, пользуясь той же методикой и в сущности теми же источниками, что и Грюн, усматривает в 90-х годах I в. до н. э. острейшую борьбу между группировками Мария и Метеллов. В то же время Грюн (стр. 39—53), используя те же методы и тот же материал, приходит к выводу, что между Марием и Метеллами в это время устанавливается союз (стр. 64). В этом случае возникает вопрос: достаточно ли корректно оба автора пользуются своей методикой34? Что касается другой работы Грюна, посвященной истории 90-х годов I в. до н. э.35, то в ней он пытается пересмотреть общепринятую датировку квестуры Норбана. Вместо 102 г., когда, по общему мнению ученых, Норбан был квестором оратора М. Антония в Киликии36, Грюн (стр. 105 с