[P.153]
Род моей тетки Юлии восходит по матери к царям, по отцу же к бессмертным богам: ибо от Анка Марция происходят Марции-цари, имя которых носила ее мать, а от богини Венеры — род Юлиев, к которому принадлежит и наша семья*.

Когда квестор Г. Юлий Цезарь в 69 г. до н.э. начал этими словами речь на похоронах своей родной тётки1, он не притязал на какую-то уникальную славу, присущую только для «великолепного Цезаря», но отдавал дань особой форме фамильной гордости, разделяемой многими аристократами поздней Республики.

Юл, на происхождение от которого претендовали Юлии, обычно идентифицировался с Асканием, сыном Энея. Однако были и другие версии, одна из которых считает Юла сыном Аскания и братом Эмила, предка-эпонима патрициев Эмилиев2. Помимо Венеры, матери Энея, царский дом Трои, а также, следовательно, и династия Альбы Лонги, основанная Асканием, вели происхождение от Юпитера через Дардана, Эрихтония и Троя3; поэтому более поздняя версия происхождения Эмилиев, связывавшая их с Амулием, царём Альбы, делала их потомками Юпитера через Ассарака, сына Троя и прадеда Энея4. Должно быть, по той же причине император Гальба, последний из патрицианских Сульпициев, начинал своё фамильное древо с Юпитера, поскольку один из Сульпициев, бывший в конце II в. до н.э. магистратом по чеканке монеты, изобразил на своей монете Лавинийскую свинью, что может означать притязание на происхождение от Троя и альбанских царей5.

Безусловно, не все троянцы были Энеадами. Гий и Клоний были среди сподвижников Энея и основали рода Геганиев и Клелиев, две альбанские фамилии, которые предположительно получили патрицианское достоинство от Тулла [P.154] Гостилия1. Патриции Сергии вели происхождение от троянца Сергеста, Навтии — от Навта, получившего от Диомеда Палладий и, таким образом, основавшего культ Минервы (т. е. Паллады), за который были ответственны Навтии2. Среди членов сената неизвестно ни одного патриция Навтия после консула 287 г., и ни одного Гегания — после середины 4 века, так что история об их троянских предках, вероятно, имеет очень давнее происхождение.

Величайшим из патрицианских домов, по крайней мере, по своей собственной оценке3, являлись Фабии, мнения которых о своём происхождении были весьма разнообразны. Их предком считался первый человек, выкопавший в земле западни для ловли диких зверей (foveae), в честь которого его потомки первоначально именовались Фовиями или Фодиями4. Объяснение достаточно необычное, чтобы быть правдой, но слишком приземлённое, чтобы остаться неисправленным. Его связали с легендой о посещении Гераклом области будущего Рима (тогда населённой Эвандром и его аркадянами) на обратном пути после десятого подвига, связанного со стадом Гериона: в такой яме у берегов Тибра он зачал прото-Фабия с «то ли нимфой, то ли местной женщиной», определённой в некоторых версиях как дочь Эвандра5. Пинарии также были связаны с визитом Геракла к Эвандру; они претендовали на происхождение не от самого героя, а от одного из двух аркадян, которым он поручил отправление своего собственного культа6. Как и у Навтиев, эта история имеет этиологический характер и объясняет обязанность отправления культа Геракла на Большом алтаре, которую Пинарии и Потиции разделяли между собой до конца IV века.

До сих пор мы рассматривали только патрицианские фамилии, но и возвышение плебейской знати естественным образом дало начало подобным историям, прославляющим её членов. Юнии не только претендовали на первого консула Республики, но и дали ему троянское происхождение7. Тем не менее, плебейским родам проще было обосновать местное римское (или сабинское) происхождение было. Марции, как указывал Цезарь, возводили своё происхождение к Анку Марцию — и ещё дальше, поскольку дедом Анка Марция по материнской линии был Нума Помпилий, который, стало быть, выдал свою дочь за одного из Марциев. Магистраты по чеканке монеты из рода Марциев изобразили Нуму, так же как и Анка, на своих монетах, и позже историки ввели фигуру родственника Нумы по имени Марций, который убеждал его принять царскую власть в Риме8. По сведениям некоторых античных авторов, [P.155] у Марция, кроме дочери, которую он выдал за Нуму, было четыре сына, Помпон, Пин, Кальп и Мамерк. Пин предоставил Пинариям ещё одну родословную, альтернативную вышеизложенной аркадийской, в то время как Помпон и Кальп дали возможность Помпониям и Кальпурниям Пизонам, двум влиятельным плебейским родам, прославлять на монетах своё царское происхождение1. Что же касается Мамерка, то, хотя Плутарх и говорит, что он основал дом Мамерциев, которые носили когномен Рекс (явно ошибочная отсылка к Марциям), это имя фактически использовалось патрициями Эмилиями как преномен. Это объясняли тем, что так звали сына Пифагора, который был настолько приятной личностью, что получил в качестве прозвища греческое прилагательное haimylos — отсюда и Эмилий2. Те авторы, которые считали, что Нума был учеником Пифагора, соединили эти истории, заявив, что Нума назвал сына Мамерком в честь сына своего учителя3.

Но вернёмся к плебейским фамилиям: некоторые из тех, которые приобрели влияние в Риме в конце IV — начале III вв., происходили из латинских муниципиев, являвшихся в то время союзниками или включённых в состав римского государства4. Такие общины имели свои собственные, местные или заимствованные извне, легенды об основании, с которыми были иногда связаны выдающиеся фамилии. К примеру, пренестинцы считали, что основателем их города был Цекул, сын Вулкана, названный так за маленькие глазки; от него происходили Цецилии, из которых первым известным римским сенатором был Л. Цецилий Метелл Дентер, консул 284 г.5 Греческая версия основания Пренесте связывала его с Одиссеем и Цирцеей: основателем был либо их сын Телегон, либо эпоним Пренест, сын их сына Латина6. Телегону гораздо более уверенно приписывают основание Тускула, а его дочери Мамилии — основание дома Мамилиев, который достиг консульства в Риме в 265 г.7

[P.156] Диомед, подобно Одиссею, после падения Трои скитался по далёким землям; предполагали, что он основал Ланувий. Персей, как и Геракл, совершал героические подвиги вдали от дома; ему и его матери Данае приписывают основание Ардеи. Орест, преследуемый Фуриями, прибыл в Арицию; он не был её основателем, но говорили, что его незаконнорожденный брат Галез основал Фалерии, а один из вариантов легенды об основании Пизы в Этрурии приписывает это деяние семье Агамемнона1. Существовала устойчивая традиция считать латинский город Тибур аргивской колонией, основанной Катиллом и его братьями, сыновьями Амфиарая; здесь мотивация их появления в Италии менее очевидна, но другие авторитетные источники обходят этот факт, делая Катилла аркадянином, флотоводцем Эвандра2. Мы не знаем, сколько из этих эллинизированных легенд об основании было связано с фамильными родословными, но, возможно, следом подобного притязания является изображение Пегаса и Беллерофонта на монете, отчеканенной Л. Коссуцием Сабулой в 70-е гг. I в. до н.э. Хотя Цезарь едва не женился на одной из них, Коссуции были незначительным родом по сенатским стандартам; они вполне могли избрать странствия Беллерофонта в качестве «крючка», на котором будет держаться происхождение их рода или их города3.

Связь рода и легенды об основании, вероятно, может быть проиллюстрирована материнской линией фамильного древа императора Гальбы, которое тянется к Пасифае4. Среди детей Пасифаи от Миноса, был сын по имени Главк, прибывший в Италию в поисках царства для себя; познакомив народ, который он стремился возглавить, с прямоугольным щитом, он получил имя Лабика по греческому слову, обозначающему рукоять щита, а народ, в свою очередь, в его честь был прозван лабиками. Матерью Гальбы была Муммия Ахаика, из рода разрушителя Коринфа, консула 146 г. до н.э. Отец консула, претор 177 г., был первым известным сенатором из рода Муммиев, и, вполне возможно, этот род прибыл из латинского города Лабики (между Тускулом и Пренесте) и, следовательно, вел происхождение от «Лабика»5. В этой связи следует назвать ещё одно позднереспубликанское изображение на монете: Л. Воль(тей?) Страбон, чеканивший монету около 81 г. до н.э., украсил свои денарии сценой из мифа о Европе, чьим сыном от Юпитера был Минос6.

Некоторые другие семьи, выдвинувшиеся во II в. до н.э., гордились легендарными родословными столь же экзотичными, что и у [P.157] Муммиев — Антонии вели родство от Антона, сына Геркулеса, Меммии, очевидно, от Менесфея, афинского царя, Плавции Гипсеи — от тестя Нептуна, чьё имя они взяли себе в качестве когномена1. (В том же поколении одна из ветвей Аврелиев стала называть себя «Орестами», но какое отношение это имеет к странствиям сына Агамемнона, неизвестно.) И троянская легенда всё ещё сохраняла свою притягательность: поздний источник свидетельствует о притязании Ацилиев Глабрионов, первым сенатором в роду которых был консул 191 г. до н.э., на происхождение от Энея. Цецилии, очевидно, отказались от своего предка Цекула с поросячьими глазками в пользу Цека (Caecas), спутника Энея, и к тому времени, когда Лукреций в поэме, посвящённой Меммию, обратился к образу «родоначальницы Энеадов», происхождение его патрона велось уже не от афинского царя, но от троянца Мнесфея2.

Работы de familiis Troianis Варрона и Гигина свидетельствуют об интересе к вопросу о троянских предках, существовавшем в период Поздней Республики и Триумвирата3. В самом деле, тот факт, что Гигин писал книгу на эту же тему вскоре после Варрона, означает, что пропущенные Варроном рода требовали создания исправленной версии. Мы можем догадываться об именах одного или двух из них. Атии из Ариции, род матери Октавиана, — возможный пример: Вергилий вводит юного троянца по имени Атис, близкого друга Юла, от которого «ведут… латиняне Атии род свой». Также в V книге «Энеиды» троянец Клоанф, предок «Клуенция-римлянина» — хорошее свидетельство того, что семья Цицеронова клиента А. Клуенция Габита из Ларина вошла в римский сенат в начале принципата Августа4. Наконец, Дионисий Галикарнасский добавил Метилиев в список альбанских — а, следовательно, и троянских — семейств, получивших патрицианский статус при Тулле Гостилии; один из его патронов именовался Метилием Руфом5.

К тому времени императорский дом придал троянскому происхождению престиж гораздо больший, чем любому другому. Но в последние десятилетия Республики, когда потомки Юла всё ещё были лишь одним из многих домов, происходящих от царей, героев или богов, другие нити, способные связать семью с миром легенд, были столь же популярны. Изображения на монетах Воль(тея?) [P.158] Страбона и Коссуция Сабулы, демонстрирующие, соответственно, Европу и Беллерофонта, уже упоминались выше; около 72 г. до н.э. ещё один чеканщик монет из новой фамилии, Кв. Креперей Рок, поместил на свои монеты Нептуна и Амфитриту, возможно, ссылаясь на предполагаемого предка среди бесчисленных потомков морского бога1.

Данную линию проследить не удается, но в случае Л. Элия Ламии мы в гораздо лучшем положении. Друг Цицерона, выдающийся представитель всаднического сословия, и сам предок знаменитого семейства времён Империи, Элий происходил из Формий, города вольсков, на территории которого географы единодушно помещают Телепил, землю лестригонов2. Царём лестригонов был Лам, по сведениям некоторых авторов, сын Нептуна, и Элий Ламия мог претендовать на некоторую знатность именно «через древнего Лама»3. «Неумеренного, легкомысленного и порочного, согласно греческим мифам», замечает с неприязнью профессор Сайм4. Но так ли казалось современникам?

* * * * *

Серьёзные историки знали, что погребальным похвальным речам, наподобие той, что произнёс Цезарь в честь своей тётки, нельзя доверять в отношении исторических фактов. В их вымышленном содержании наиболее печальную известность имели придуманные триумфы и консульства5, но, по словам Цицерона, они включали в себя также и фальшивые родословные — «как если бы я сказал, что происхожу от патриция Мания Туллия, который был консулом вместе с Сервием Сульпицием в десятый год Республики»6. Тот же характер имели истории, сочинённые клиентами-греками для своих патронов: число родословных, основанных на греческой этимологии, поразительно7, и Плутарх зафиксировал протест некоторых авторов против приписывания Нуме четырёх сыновей с целью угодить семействам, чьими эпонимами они являлись8. Одним из таких «пуристов» был Асклепиад из Мирлеи, который около 100 г. до н.э. разделил историю на три категории: правдивую, кажущуюся правдивой и лживую; к последней категории, более лживой, нежели «кажущаяся правда» комедий и пантомим, он отнёс только одно — родословные9.

[P.159] И даже Полибий признавал, что существует особый вид истории, занимающийся генеалогиями, узами родства, основанием городов и выводом колоний. Он отказался от его использования в собственной работе, считая его низшим по отношению к «прагматичной истории» и привлекательным только для «тех, кто любит побасенки» — и он был абсолютно прав1. Но в пользу рассказов, «смешивающих человеческое с божественным», можно найти убедительный довод, как это сделал Ливий, говоря об основании Рима2. Подобно ему, критически мыслящий римский аристократ мог сказать, что величию его рода подобает божественный основатель (даже если его наличие не вполне истинно).

Но дело даже не в критическом подходе. Как сказал Ливий, такие истории более подобают поэзии, и, наконец, этим способом «грек-голодранец» мог связать своего патрона с Илионом или Олимпом, не вызвав удивления. Героическая легенда была естественной темой поэта, и греки во II—I вв. до н.э. творили этиологическую поэзию в традиции Каллимаха, которая сделала вполне естественными поиски «происхождения» семейств, так же, как и имён и обычаев. И, когда требовалось угодить патрону, правило Каллимаха «не петь о том, что не засвидетельствовано» не слишком строго соблюдалось3. Обязан ли троянец Цек своим существованием поэме, которую Архий начал в 61 г. до н.э. в честь Цецилиев Метеллов? Или Антон, сын Геракла — эпосу Боэфа из Тарса о героической филиппийской кампании4?

Мы сможем лучше проникнуться духом легендарных родословных, если попытаемся представить себе аудиторию, которой они были адресованы: гости, приглашённые на обед в великолепный дом, внимающие анагностам, которые зачитывают выдержки из не слишком строгого исторического труда5; праздношатающиеся в экседре бани, в то время как поэт читает свою панегирическую эпопею6; толпа на форуме, наслаждающаяся великолепием общественных похорон и слушающая декламацию о величии покойного и всего его рода7. Это были philekooi, которых Полибий имел в виду, противопоставляя генеалогию тому роду истории, которым он занимался. Разумеется, тут не ожидались наивысшие исторические стандарты, но это не означает, что полувымышленные фамильные древа не принимались всерьёз на своём уровне. Они должны были впечатлять, и они действительно производили впечатление. Граждане Рима или, по крайней мере, те, [P.160] из них, кому было привычно держать в руках монеты, должны были быть знакомы с этими генеалогическими головоломками не хуже, чем с собственными историческими и религиозными традициями, чтобы суметь понять символические сцены, которыми чеканщики украшали свои денарии1.

Искусство нумизматики было подобно монументальной скульптуре: оно использовало те же идиомы и могло употребляться для передачи того же типа визуального сообщения2. Подобно тому, как на монетах Августовой «пропаганды» можно увидеть развитие методов, используемых республиканскими политиками для саморекламы, рельефы Алтаря Мира должны были иметь республиканский эквивалент в храмах, портиках и триумфальных арках, которые были возведены выдающимися деятелями второго и первого веков до н.э.3, нанимавшими ради прославления своего величия не только греческих поэтов, но также греческих архитекторов и скульпторов. На мой взгляд, существует великолепный пример этого, который до сих пор не рассматривался с такой точки зрения.

* * * * *

Под церковью С. Сальваторе в Кампо и старинными домами неподалёку от неё находятся останки неустановленного римского храма, который стоял в южной части Марсова поля — на расстоянии около 200 м от Тибра, в 120 м к югу от портика Помпея и в 240 м на запад от Большой клоаки, текущей на юго-юго-восток от Пьяцца Маттеи к реке, которая идентифицируется как ручей Петрония4. Церковь была построена в 1639—1640 гг. под руководством архитектора Франческо Пепарелли, который был занят в то же время на заключительных стадиях восстановления Палаццо семьи Санта Кроче, расположенного по диагонали на восток от церкви С. Сальваторе. Благодаря блестящей архивной, в некотором смысле даже детективной работе доктора Филиппо Коарелли5, мы теперь знаем историю замечательного открытия, происшедшего в то время.

Во время раскопок фундамента церкви, которые производились в 1638 г. или даже раньше, были обнаружены и извлечены на свет 110 мраморных фрагментов; но в перечне этих работ, датированном 12 июня 1638 г., фрагменты под номерами 72—74 и 91—99 отсутствуют. Между тем, к 4 ноября 1637 г. великолепный мраморный барельеф, состоящий из трёх частей, был помещен во внутренний дворик нового Палаццо Санта Кроче, и к 4 февраля 1639 г. к нему присоединили другой, более обширный барельеф, состоящий из 9 частей! Хотя они наверняка были добыты нечестным путём, но оставались в [P.161] Палаццо до 1811 г., когда были куплены дядей Наполеона кардиналом Фешем1.

Рельефы формировали мраморную облицовку прямоугольного монумента длиной около 5,65 м и шириной 1,75 м в ширину, обычно и неверно называемого «алтарём Домиция Агенобарба», хотя на самом деле место находки свидетельствует о том, что это основание культовой статуи (или группы статуй) внутри храмовой ниши. Первые три обнаруженных фрагмента формировали одну из длинных сторон, которая, возможно, была обращена на восток, к входу в храм. Сейчас они находятся в Лувре; на них изображен римский ценз на Марсовом поле и жертвоприношение на алтаре Марса, являвшееся кульминационной церемонией ценза. Другая длинная сторона и две короткие — всего девять фрагментов — ныне в Мюнхенской глиптотеке; на них показана свадебная процессия Нептуна и Амфитриты, повозку которых тянут два тритона и сопровождают нереиды верхом на морских чудищах, а также купидоны, держащие вожжи2.

На сцене ценза в самом центре находится не Марс, а цензор, приносящий жертву; это означает, что здесь представлено определённое событие, ради чести и славы цензора, который в действительности совершал очистительное жертвоприношение3. Профессор Келер в своём подробном исследовании этих рельефов на основании стилистики датирует их второй четвертью I в. до н.э. и идентифицирует цензора либо как Л. Геллия, либо как Гн. Корнелия Лентула Клодиана; оба они отправляли эту должность в 70—69 гг. и оба они впоследствии принимали участие в кампании Помпея против пиратов — отсюда появление морского бога на другом изображении. Доктор Коарелли, с другой стороны, на стилистических основаниях предпочитает более раннюю (примерно на тридцать лет) датировку, определяя цензора как М. Антония (97 г. до н.э.), который после претуры провёл кампанию против пиратов, и идентифицирует храм как храм Нептуна в цирке Фламиния — таким образом, получив сразу два объяснения рельефа Нептуна и Амфитриты4. Но ни одно из этих решений не является полностью удовлетворительным.

Для начала отметим, что очень маловероятно, что С. Сальваторе находился в цирке Фламиния, поскольку ни одно из доступных идентификации мест, описанных таким образом, не находится к западу от ручья Петрония. Расположение Фламиниева цирка зафиксировано на фрагменте мраморного плана времён Севера, относящемся к западу от театра Марцелла и к югу от портика Октавии5; [P.162] С. Сальваторе также далек от него, как и Капитолийский холм или Бычий форум. Таким образом, этот храм, очевидно, не является храмом Нептуна — и, в любом случае, невероятно, чтобы бог в своем собственном храме был изображён на задней части основания статуи, тем более, что на его передней части изображен Марс1. Таким образом, объяснение сцены с Нептуном связано с кампанией против пиратов, предпринятой М. Антонием (Коарелли) или Геллием или Лентулом (Келер). И, хотя это объясняет появление самого бога, но ничего не говорит об Амфитрите и купидонах. Почему же нам показывают свадьбу Нептуна? После первой части этой статьи ответ, вероятно, будет ясен: эта сцена предположительно относится к легендарной родословной семьи цензора.

Из шестнадцати цензоров, занимавших должность между 120 и 50 гг. (я не беру на себя смелость рассудить спор между двумя стилистическими датировками) и закончивших свою деятельность люстром2, девять можно сразу же исключить из числа потенциальных «сыновей» Нептуна. М. Антоний (97 г.), четыре Цецилия Метелла (120, 115, двое в 102 гг.), Л. Кальпурний Пизон (120 г.), Кв. Фабий Максим (108 г.), Л. Юлий Цезарь (89 г.) и Л. Марций Филипп (86 г.) имели совершенно иные родословные. Мы можем также исключить несколько человек, чьи семьи, очевидно, не притязали на происхождение от греческих и троянских героев. Вступительные главы «Нерона» Светония, «Попликолы» и «Красса» Плутарха показывают, что ни Гн. Домиций Агенобарб (115 г.), ни Л. Валерий Флакк (97 г.), ни П. Лициний Красс (89 г.) не приписывали себе божественное происхождение; случай Красса даёт нам возможность исключить также и Г. Лициния Гету (108 г.). Патриции Корнелии, по-видимому, не имели ни божественных, ни героических предков (Сципион Африканский, как полагали, был сыном Юпитера, но это была личная, не родовая легенда); Силий Италик умалчивает о героическом происхождении, говоря о Сулле, Цинне, Цетеге и Лентуле3. Итак, Гн. Корнелий Лентул Клодиан (70 г.), очевидно, не является цензором, объявившим своими предками Нептуна и Амфитриту. Фактически, остались только два имени: М. Перперна (86 г.) и Л. Геллий (70 г.) — и в случае с одним из них связи с Нептуном действительно могут быть установлены.

Геллии, по-видимому, вошли в римский сенат во II в. до н.э., чуть позже гераклидов Антониев и минойцев Муммиев4. Откуда они происходили — неизвестно, но принадлежали они к Троментинской трибе, включавшей, среди прочего, города вольсков [P.163] Фабратерию и Фрегеллы (позже Фабратерию Нову) в долине Лирис. Территория Фабратерии Новы граничит на юге с горами Аврунков, на дальнем склоне которых лежат Минтурны, часть легендарного царства лестригонов и город, в котором Геллии были хорошо известны: один из них был там местным магистратом в период Ранней Империи1.

Как мы уже видели, лестригоны и их царь Лам были детьми Нептуна. Но Геллии имели с Нептуном более определённую связь. Ливийская царевна Ламия, убивавшая маленьких детей из мести за смерть своего собственного ребёнка, в одной из версий мифа была дочерью Нептуна2. Этот факт и совпадение имени естественным образом способствовало тому, что мифографы идентифицировали её как царицу Лестригонов. Подобно Асканию-Юлу и, несомненно, по той же этиологической причине, она имела двойную номенклатуру и была известна также как Гелло3.

В действительности, следует говорить не о Нептуне, а о Посейдоне, поскольку легенда исключительно греческая, так же, как греческим по духу и исполнению является монументальный рельеф, на котором Л. Геллий открыто провозглашал это — напротив свидетельства о его пребывании на самой почётной в Риме должности, должности цензора — во всё ещё не идентифицированном храме, который он, видимо, построил или восстановил. Неудивительно, что его внук, подобно ему, достигший консульства, в 50-е гг. до н.э. приобрел пристрастие к Каллимаху и компании эллинизированных поэтов4. Когда Катулл нападал на молодого Геллия за его кровосмесительные наклонности, он обратил против него его собственную родословную: грех был слишком велик, и его «ни крайней Тефии, / Ни Океану не смыть, легких родителю нимф». Как было известно обоим, Тефида и Океан приходились бабкой и дедом Амфитрите5.

Однако важность интерпретации рельефа из Палаццо Санта Кроче не в том, что она проливает свет на стихотворную строку, и даже не в том, что она дополняет республиканскую иконографию портретом цензора. Она показывает, каким образом римский государственный деятель, человек, полностью впитавший в себя традиции предков6, желал представить себя гражданам Рима — наполовину как цензора, наполовину как потомка греческих морских нимф. Хотя на основании изображений на монетах и тех фрагментов панегирического эпоса и истории, которые можно воссоздать, мы могли этого ожидать, всё же столь поразительное [P.164] сочетание драматическим образом напоминает нам о том, что люди поздней Республики жили одновременно в двух мирах и воспринимали всерьёз идиомы каждого из них.

В частности, греческий обычай был особенно полезен для Луция Геллия, «прославленного мужа», но не нобиля1. Имея бога в среди предков, кто нуждался в консулах?

ПРИМЕЧАНИЯ:

[P.153]

* Цитаты из Светония приводятся в переводе М. Гаспарова, из Вергилия — в переводе С. Ошерова, из Катулла — в переводе С. Шервинского.

1. Suet. Jul. 6. 1.

2. Liv. I. 3. 2, с комментарием Р. М. Огилви (Oxford, 1965. P. 42—43). Festus (Paulus) 22 L: “quo dab Ascanio descendat [sc. Aemilia gens] qui duos habuerit filios, Iulum et Aemylon”.

3. Homer. Iliad. XX. 215 ff. Альбанская династия: Liv. I. 3. 6—10; Dion. Hal. I. 71; Virg. Aen. VI. 760 ff., etc.

4. Sil. It. Punica. VIII. 294—296: “numerare parentem / Assaracum retro praestabat Amulius auctor, / Assaracusque Iovem”.

5. Suet. Galba. 2. Crawford M. N. Roman Republican Coinage. Vol. 1. Cambridge, 1974. № 312; нумерация мистера Кроуфорда будет использоваться для всех монет, упомянутых ниже. Ланувий: Virg. Aen. VIII. 42—48, Liv. I. 1. 10; Dion. Hal. I. 59. 3.

[P.154]

1. Serv. Aen. V. 117; Festus (Paulus) 48 L. Liv. I. 30. 2: “Iulios [MSS. Tullios], Servilios, Quinctios, Geganios, Curiatos, Cloelios”; Dion. Hal. III. 29. 7: даёт Quinctilii вместо Quinctii, добавляет Metilii (см. ниже).

2. Virg. Aen. V. 121, Varro ap. Serv. II. 166 и V. 704; Dion. Hal. VI. 69. 1, etc.

3. Ср. Peter H. Historicorum Romanorum Fragmenta. Bd. I. Stuttgart, 1914. XLIII—L.

4. Festus (Paulus) 77 L; Plut. Fabius. 1. 2.

5. Festus (Paulus) 77 L; Plut. Fabius. 1. 2; ср. Ovid. Fasti. II. 237, ex Pont. III. 3. 99 f., Juv. VIII. 14. Дочь Эвандра: Sil. It. Punica. VI. 627—636; ср. II. 3, VII. 35, 43 f. Эвандр и Геракл: Liv. I. 7. 4; Dion. Hal. I. 35. 2 (от Гелланика), 39. 1, etc.

6. Festus 270 L; Liv. I. 7. 12—13; Dion. Hal. I. 40. 4; Serv. Aen. VIII. 270, etc.

7. Dion. Hal. IV. 68. 1.

8. Liv. I. 32. 1; Dion. Hal. II. 76. 5 (от Гнея Геллия), III. 35. 3; Plut. Numa. 21. 4—6; Crawford. №№ 346 (ок. 88 г. до н.э.), 425 (ок. 56 г. до н.э.); Plut. Numa. 5. 4, 6. 1, 21. 5.

[P.155]

1. Plut. Numa. 21. 2—3; Dion. Hal. II. 76. 5. Crawford. №№ 334 (Л. Помпоний Молон, ок. 97 г. до н.э.), 446 (Гн. Кальпурний Пизон, ок. 49 г. до н.э.). Кальп: Festus (Paulus) 41 L; ср. Laus Pisonis. 5, 15; Hor. AP. 292.

2. Festus (Paulus) 22 L: “Aemiliam gentem apellatam dicunt a Mamerco, Pythagorae philosophi filio, cui propter unicam humanitatem cognomen fuerit Aemylos”; αἱμυλία: Plut. Aem. Paul. 2. 2.

3. Plut. Numa. 8. 18 f.; ср. Cic. Rep. II. 28 f.

4. Например, Фульвии и Корункании из Тускула (Cic. Planc. 20, etc.), Атинии из Ариции (Cic. Phil. III. 16), Аниции из Пренесте (Plin. NH. XXXIII. 17).

5. Solin. II. 9 (из “Praenestini libri”); Cato. Fr. 59 P; Serv. Aen. VII. 678, etc. Festus (Paulus) 38 L: “Caeculus condidit Praeneste. Unde putant Caecilios ortos, quorum erat nobilis familia apud Romanus”. М. Метелл, сын Кв., возможно, консул 115 г., поместил Вулкана на своих додрантах (Crawford. № 263/2).

6. Plut. Mor. 316 A (от Аристотеля); Solin. II. 9 (от Зенодота из Тройзена); Steph. Byz. s.v. Prainestos. Происхождение Латина устанавливает Гесиод (Theog. 1011—1016).

7. Hor. Epod. I. 29 f., Od. III. 29. 8 (с Порф.); Prop. II. 32. 4; Ovid. Fasti. III. 91, IV. 71; Stat. Silv. I. 3. 83 f.; Sil. It. Punica. VII. 691—693, XII. 535; CIL. XIV. 2649. Festus (Paulus) 116 L: “Mamiliorum familia progenita sit a Mamilia Telegoni filia, quam Tusculi procreavit, quando id oppidum ipse condidisset”. Также Liv. I. 49. 9; Dion. Hal. IV. 45. 1; Crawford. №№ 149, 362.

[P.156]

1. App. BC. II. 20; Plin. NH. III. 56; Serv. Aen. II. 116, VI. 136; Plin. NH. III. 51 (от Катона); Ovid. Fasti. IV. 73 f.; Serv. Aen. VII. 723; Plin. NH. III. 50; ср. Serv. Aen. X.179.

2. Plin. NH. XVII. 237; Serv. Aen. VII. 670; ср. Hom. Odes. II. 6. 5; Ovid. Fasti. IV. 71; Solin. II. 7 (от Катона).

3. Crawford. № 395; Suet. Jul. 1.

4. Suet. Galba. 2; ср. Sil. It. Punica. VIII. 470 f., где его происхождение ошибочно отнесено к отцовской линии.

5. Serv. Aen. VII. 796; Suet. Galba. 3. 4.

6. Crawford. № 377.

[P.157]

1. Plut. Ant. 4. 2, 36. 7, 60. 5; App. BC. III. 16, 19; Crawford. № 304 (ок. 108 г. до н.э.), ср. Plut. Theseus. 32, 35, Grueber H. A. Coins of the Roman Republic in the British Museum. Vol. II. London, 1910. P. 299, n. 2; Crawford. № 420 (ок. 60 г. до н.э.), ср. Hygin. Fab. 157 об отце Левконои.

2. Herodian. II. 3, 4; Festus (Paulus) 38 L; Virg. Aen. V. 117; ср. Lucr. I. 1. Некая «троянка» действовала как представитель Цицерона в некоторых конфиденциальных финансовых операциях в 62—61 гг. до н.э. (Att. I. 12. 1, 13. 6, 14. 7); возможно, это прозвание намекает на её фамильную родословную.

3. Serv. Aen. V. 389 (Гигин); 704 (Варрон).

4. Virg. Aen. V. 568, 123. О сыне клиента Цицерона в pro Cluentio не упоминается, но род вновь возник восемь поколений спустя благодаря префекту первой Батавианской когорты, посвятившему один из алтарей в храме Мирты в Кэрроубурге на Адриановом валу (RIB. 1545).

5. Dion Hal. III. 29. 7; de comp. verb. 3 — о патроне.

[P.158]

1. Crawford. № 399. Дети Посейдона заняли пять страниц энциклопедии Паули-Виссова: RE. Bd. XXII. 1953. Cols. 469—78.

2. Cic. Att. II. 13. 2; Hor. Od. III. 16. 35; Plin. NH. III. 59; Sil. It. Punica. VII. 276, 410, VIII. 529 (Кайета). Потомки: Juv. IV. 154; ср. Cic. Fam. XI. 16. 2, etc.

3. Schol. Homer. Od. X. 81; Hor. Od. III. 17. 1—19 (“Aeli vetusto nobilis ab Lamo”).

4. Syme R. The Roman Revolution. Oxford, 1939. P. 83.

5. Liv. VIII. 40. 4; Cic. Brut. 62 (“falsi triumphi, plures consulatus...»).

6. Cic. Brut. 62 — но он называет Сервия Туллия “meus gentilis” в TD. I. 38.

7. Например, Serv. Aen. VII. 796 (Лабик), VIII. 270 (Пинарии); Plut. Aem. Paul. 2. 2 (Эмилии).

8. Plut. Numa. 21. 2: ὡς χαριζομένων τοῖς γένεσι καὶ προστιθέντων οὐκ ἀληθῆ στέμματα τῆς ἀπὸ Νομᾶ διαδοχῆς.

9. Sext. Emp. Adv. Gramm. I. 252: τῆς γὰρ ἱστορίας τὴν μέν τινα ἀληθῆ εἶναί φησι [sc. Ἀσκληπιάδης] τὴν δὲ ψευδῆ τὴν δὲ ὡς ἀληθῆ, καὶ ἀληθῆ μὲν τὴν πρακτικήν, ψευδῆ δὲ τὴν περὶ πλάσματα καὶ μύθους, ὡς ἀληθῆ δὲ οἷά ἐστιν ἡ κωμῳδία καὶ οἱ μῖμοι... (253) τῆς δὲ ψευδοῦς τουτέστι τῆς μυθικῆς, ἓν εἶδος μόνον ὑπάρχειν λέγει τὸ γενεαλογικόν.

[P.159]

1. Polyb. IX. 1. 4 (ср. 2. 1): ὁ γενεαλογικὸς τρόπος соотносится с τὸν φιλήκοον, ὁ περὶ τὰς ἀποικίας καὶ κτίσεις καὶ συγγενείας соотносятся с τὸν πολυπράγμονα καὶ περιττόν.

2. Liv. Praef. 7. См. также Varro. ap. Aug. Civ. Dei. III. 4.

3. Ср. Wiseman T. P. Cinna the Poet and other Roman Essays. Leicester, 1974. P. 36 ff., 144 ff. (сочинение стихов для патронов); 54 ff. (этиологическая традиция). Callimach. Fr. 612 (Pf.): ἀμάρτυρον οὐδὲν ἀείδω. Ср. Cic. Leg. I. 1—5 о поэзии и истине.

4. Cic. Att. I. 16.15 (“nunc ad Caecilianam fabulam spectet”); Архий также написал поэму для Мария (Cic. Arch. 19), но, происхождение Мариев от Марса (ср. Plut. Mar. 46. 8), вероятно, проистекает из латинского источника. Боэф: Strab. XIV. 674.

5. Varro ap. Aul. Gell. I. 22. 5; Plin. Ep. V. 19. 3 (“orations et historias et carmina”), etc. Анагносты: Nep. Att. 14. 1; Cic. Att. I. 12. 4, Fam. V. 9. 2.

6. Hor. Sat. I. 4. 74—76; ср. Petr. Sat. 90. 1 (колоннады).

7. Polyb. VI. 53—54; Tac. Ann. III. 76.

[P.160]

1. Безусловно, существует гораздо больше примеров, нежели приведено выше, часто слишком символических для нашего понимания.

2. См. Toynbee J. M. C. Picture-Language in Roman Art and Coinage // Essays in Roman Coinage presented to H. Mattingly. Oxford, 1956. P. 205—226.

3. См. хронологический индекс к изданию: Platner S. B., Ashby T. Topographical Dictionary of Ancient Rome. Oxford, 1929. P. 589—592.

4. Храм: Nash E. Pictorial Dictionary of Ancient Rome. Vol. II. London, 1968. P. 120—121. Клоака: Narducci P. Sulla fognatura della città di Roma. Rome, 1889. P. 36—37.

5. Coarelli F. Dialoghi di archeologia. T. 2. 1968. P. 318—325.

[P.161]

1. Coarelli F. Loc. cit.; Kähler H. Seethiasos und Census: die Reliefs aus dem Palazzo Santa Croce in Rom // Monumenta Artis Romae. Bd. VI. Berlin, 1966. S. 7—8.

2. Наилучшие иллюстрации: Kähler H. Op. cit. Размеры: Kähler H. Op. cit. S. 11. Местоположение: Coarelli F. Op. cit. P. 324—325.

3. Kähler H. Op. cit. S. 10; Coarelli F. Op. cit. P. 338.

4. Kähler H. Op. cit. S. 30—35; Coarelli F. Op. cit. P. 302—318 (храм Нептуна), 325—337 (хронологический контекст), 338—343 (Антоний).

5. См. Lugli G. Itinerario di Roma antica. Milan, 1970. P. 413—415. Я пытался детально разобрать проблемы Фламиниева цирка и его строений в ожидающейся статье в PBSR. Vol. XLII.

[P.162]

1. Как убедительно заключил Коарелли: Op. cit. P. 324 f.

2. Я включил оба — и 89 г., и 86 г. до н.э.: JRS. Vol. LIX. 1969. P. 63 f. В период между 70—69 гг. и 29—28 гг. очистительных жертвоприношений не совершалось: August. RG. 8. 2.

3. Sil. It. Punica. VII. 618, VIII. 393 (Сулла); X. 476 (Цинна); VIII. 575 (Цетег); V. 231, X. 261 (Лентул). Африканский: vir. ill. 49. 1; Aul. Gell. VI. 1; Sil. It. Punica. XIII. 615 ff., etc.

4. Crawford. № 265 (чеканщик); ср. Aul. Gell. XIV. 2. 21 (противник Катона Старшего), XIII. 23. 13; Dion. Hal. II. 31. 1 (историк).

[P.163]

1. Триба: ILLRP. 515. 4. Местный магистрат: CIL. X. 6017. Царство Лестригонов: Hor. Od. III. 17. 6—8 с Порф. ad loc.

2. Schol. Homer. Od. X. 81; Schol. Arist. Wasps. 1035 и Peace. 758 (от Дуриса Самосского); Diodor. XX. 41. 3—4; Plut. Mor. 398 C; Paus. X. 12. 1.

3. Schol. Theocr. XV. 40: Λαμία βασίλισσα Λαιστρυγόνων, ἡ καὶ Γελλὼ λεγομένη, δυστυχοῦσα περὶ τὰ ἑαυτῆς τέκνα ὡς ἀποθνήσκοντα, ἤθελε καὶ τὰ λειπόμενα φονεύειν.

4. Catull. CXVI. 2, XCI. 7. По поводу этого Геллия и его родственников см. работу, процитированную выше (стр. 159, прим. 3), P. 119 ff.

5. Catull. LXXXVIII. 5—6: “quantum non ultima Tethys / nec genitor Nympharum abluit Oceanus”. Его дочь Дорида была матерью Нереид: Hesiod. Theog. 240—243 (ср. 337, 350); Apollod. I. 2. 2, 7.

6. Cic. Brut. 174 (“nec Romanarum rerum immemor”); о его отношении к грекам, ср. рассказ: Cic. Leg. I. 53, который относится к 93 г. до н.э.

[P.164]

1. Cic. Cluent. 119, Red. Quir. 17, Pis. 6. Он был первым консулом в роду (72 г. до н.э.).