Так как в Риме не было государственных прокуроров, то всякий гражданин мог выступать обвинителем, даже в таком деле, которое лично нисколько не касалось его. В I в. до Р. X. обвинители не пользовались особым уважением; в этой роли выступал обычно какой-нибудь оратор средней руки с голосом, надтреснутым вследствие злоупотребления словом, а может быть, и удовольствиями жизни, или же человек из низших слоев общества вроде Л. Цезулена, который «в искусстве обвинять ближнего не имел себе равных», или Эруция, ветерана этой профессии, родившегося от неизвестного отца, - он был противником Цицерона в процессах Росция Америйского и Варена. Иногда же это были разорившиеся аристократы, которые не боялись уронить свою репутацию, потому что ее у них не было: таковы оба Меммия, а также Брут, обесчестивший свое знаменитое имя, занимаясь таким зазорным ремеслом.

   А между тем за сто лет перед этим цензор Катон часто со славой выступал в подобной роли. Из всех его тяжб, память о которых сохранилась, обвинительные процессы вызывают удивление не меньшее, чем другие; и если своими обвинениями он нажил немало врагов, то ими же увеличил и свою славу. Впрочем, не надо забывать, что в те времена древняя строгость нравов еще не вполне исчезла, и, кроме того, в качестве обвинителя выступал ведь Катон, а не кто-нибудь другой: и тогда уже общественному мнению не особенно нравилось, если примеру Катона подражал кто-нибудь даже из самых почтенных людей. Кроме Катона указывают еще на несколько случаев, когда обвинителем являлся К. Гракх, например, против П. Попилия Ленаса, который подверг себя добровольному изгнанию. Но впоследствии это дело очень низко пало в глазах общества. Об этом можно судить по тону, в котором Цицерон говорит об Эруции; он сравнивает подобных людей с капитолийскими гусями, с собаками, которых бьют, если они лают без разбора. Правда, в тот день, когда Цицерои сам выступил с обвинением против Верреса, его мнение на этот счет несколько переменилось. «Те, кто обвиняет, — говорит он, — этим самым берут на себя обязательство быть безукоризненными, беспристрастными, чуждыми тех пороков, за которые они упрекают других».

   Такое явное противоречие, в сущности, легко объясняется. Обвинителей делили на две категории: к первой принадлежали случайные обвинители, ко второй — профессиональные. Считалось, что человек может случайно выступить в роли обвинителя, нисколько не портя себе этим репутацию, - например, когда дело шло о каком-нибудь общественном интересе или когда обвинитель имел за собой общественное мнение, как Цицерон в процессе Верреса, или целую жизнь, полную славы и почета, как Метелл Нумидйский, обвинявший Валерия Мессалу; или же, наконец, когда дело шло о самозащите, как это было с М. Эмилием Скавром, обвиненным в избирательных подкупах П. Рутилием Руфом и в свою очередь обвинившим его. Не осуждали также и начинающих ораторов, в особенности, если они нападали на людей опозоренных. Но за всеми этими исключениями к обвинителям вообще относились плохо, тем более что они не стеснялись копаться в частной жизни своих противников и вытаскивать на свет Божий все смешное или постыдное, что они там найдут.

   Неблагосклонное отношение к этому ремеслу в значительной степени зависело от того, что обвинители старались не для славы, а из-за денег. Выиграв процесс, они в известных случаях, каких точно определить мы не можем, имели право на четвертую часть штрафа, к которому присуждался обвиненный; отсюда слово квадруплатор — оскорбительное прозвище, применявшееся к тем, кто требовал себе это вознаграждение. Цицерон бросил его в лицо Эруцию. Порядочные же люди обычно гнушались подобным заработком; так, например, после обвинения Милона Фульвий получил узаконенное вознаграждение, а Аппий Клавдий отказался от него. Кроме того, и не дожидаясь неопределенного исхода процесса, материально заинтересованный в нем обвинитель имел очень простой способ достигнуть своей цели: он мог продать свое молчание или свое бездействие. Веррес таким образом избавился от одного обвинителя, заплатив ему 300000 сестерций. Флакк, говорят, заплатил Дециану 2 миллиона сестерций отступного. Другого рода тактика состояла в том, чтобы затягивать дело по предварительному уговору с обвиняемым: это называлось «повернуть тыл», отступить; или же преследовали обвиняемого не энергично, доводя дело до оправдания — это был один из видов преступления, обозначавшийся термином «praevaricatio» (черепаший ход, подобный движению человека, страдающего варикозным расширением вен).

   В определенных специальных случаях, выиграв процесс, обвинитель получал иного рода награду, более высокую. Так, например, подданному Римского государства, с успехом обвинившему кого-нибудь во взяточничестве, давали гражданские права. Римский гражданин в случае удачного обвинения кандидата в подкупах избирателей восстанавливался в правах, если он был лишен их за подобное же преступление. Счастливый обвинитель, кроме того, освобождался от необходимости удовлетворять известным условиям относительно возраста при избрании на общественные должности.

  Человек, жалоба которого была принята соответствующим магистратом, получал на определенный срок (иногда продолжавшийся несколько месяцев) полномочия, подобные тем, которыми наделены наши судебные следователи: он имел право ставить печати на протоколах с показаниями обвиняемого и свидетелей, так же как и на вещественных доказательствах, призывать свидетелей к допросу, принуждать уклоняющихся - одним словом, принимать все меры, необходимые для того, чтобы добывать и охранять улики, подтверждающие справедливость обвинения. Принятие претором обвинения имело такое же значение, как и официальное поручение от сената; тот, кого, так сказать, «отрядили для обвинения», имел право проникать в самую глубь провинции и производить там следствие в сопросождении военного конвоя, иногда очень значительного. Число свидетелей, приводимых с собой обвинителем, также могло быть весьма значительным, так как законы, которые его ограничили, установили максимум все-таки в 120 человек.

Пуаре "Очерк о судебном красноречии во времена Римской республики"